Захлебываясь далеким восклицанием, трубка упала в аппаратное гнездо.
– Вешнякова, помощник режиссера, – уведомил папа, почему-то глядя не на маму, а на вернувшуюся Женю, и опять раскраснелся. – Как надоело… Из-за репетиций я так мало бываю дома… Да сколько же можно! Прямо жить человеку не дают! Шелковников – на концерт, Шелковников – на роль! Что я им – Фигаро? Пусть Карпова посылают на свои благотворительные мероприятия…
– Я устала от твоей лжи, Женя, – мама отвернулась к окну.
Телефон снова задребезжал властно, требовательно, и раздраженный папа закричал, едва поднеся трубку к уху:
– Прошу вас, пожалуйста, не досаждать мне по пустякам! Надоели ваши претензии! – он вдруг осекся и закашлялся. – Кха-кха… Василий Всеволодович? Простите, это не вам… это не вы досажда… Але, Василий Всеволодович! Але! – он растерянно повертел трубкой. – Гудки… Ну вот, режиссер звонил.
Мама смотрела во двор, но вряд ли что-нибудь видела. Где-то шумела вода. В забытом скрипичном футляре холодно блестело оружие. Папа взял один из пистолетов и поднес его к виску. Женя не успела и слова молвить, как раздался жуткий хлопок…
Хлопнула входная дверь. Вошел мужчина в спецовке, с ящичком инструментов в руках. К чуткому Жениному носу полетели флюиды крепкого пота, смешанного с запахом литола. Новому гостю явно не понравилась представшая перед ним пародия на репинскую картину «Не ждали». Не здороваясь, сантехник Петров (это был, конечно, он) сообщил кому-то:
– Стреляются.
Из-за его спины высунулась пожилая соседка снизу и заверещала:
– Вы сначала аварию ликвидируйте, потом стреляйтесь! Затопили нас!
– Водой? – пробудился к бытовой жизни папа и опустил пистолет.
– Ой, я вытирала поднос и, кажется, кинула тряпку в мойку, – вспомнила Женя. – А в кухне кран неисправный!
И все побежали в кухню.
Опытная в человеческих скандалах Багира сидела на столе и, пока люди суетились вокруг с тряпками и ведрами, с большим достоинством поедала из коробки печенье курабье.
Сантехник Петров починил кран в две минуты.
– Принимай, хозяин, работу. Делов-то, блин, куча, сам мог прокладки сменить.
– Сколько мы вам должны? – спросил папа.
– Я ж по заявке, – замялся сантехник. – В журнале записано. Ну, может, цветы какие-нибудь. У вас их, гляжу, много, а у нашей кассирши вечером юбилей. Тридцать четыре года стукнуло.
Папа метнулся к столу с вазами в гостиной:
– Пожалуйста!
– Это мои цветы! – мама выдернула букет роз у него из рук.
– Ладно, пошел я, раз жалко, – пожал плечами сантехник, не двигаясь с места. – Чао-какао.
– Розы лично мне подарили, – пояснила мама. – А другие – не жалко!
Она поспешно собрала из ваз все остальные цветы, отжала воду со стеблей и, завернув в валявшиеся под столом папины афиши, всучила огромный букет Петрову.
– Вы чё?! – опешил он. – Такой-то сноп, поди, ого-го каких денег сто́ит!
– Берите, берите, не стесняйтесь, – пробурчал папа, обуваясь в сапоги и накидывая пальто. – Приходите чаще, нам афиш и цветов девать некуда, на халяву достаются…
– Ты куда? – испугалась Женя.
– В магазин. Куплю мяса. До смерти надоели мне ваши морковные котлеты.
Чао, лялечки– бокалы
Вчера, когда четвертый муж Василисы Онисифоровны внес в гостиную роскошное заиндевелое дерево, Санька грешным делом решил, что срублено оно было в Новогоднем парке, и страшно вознегодовал. Слава богу, оказалось, мамик где-то купила елку и попросила привезти с оказией. Санька все равно возмущался – зачем? Зачем убивать лес, если в магазинах искусственных елок полно? Мамик в который раз гордо сказала: «Однова живем!»
Теперь дома вкусно пахло хвоей, ель красовалась в углу у окна и гармонировала с древесными обоями. Бросая на страницы книги метеоритное сияние, мигали огни гирлянд. Саньку забавляло, что строчки разноцветными залпами высвечиваются одна за другой. Подогретая сарделька звонко лопалась на зубах, на язык брызгал горячий сок. Санька обедал и дочитывал «Цезарей».
– Чего в темноте сидишь? – мамик зажгла люстру и прекратила двойной кайф сына от поглощения духовной и физической пищи. Он еле успел запихнуть тарелку под диван – забыл, что в воскресенье у парикмахеров укороченный рабочий день.
– Хорошо отрепетировали, Сашхен? Борода как держалась?
– Как родная.
Утром пришлось соврать про генеральную репетицию «Онегина». Смастерить бородку и усы взялась тетя Леночка, и получилось супер – все натуральное, на тончайшей клеевой основе. Правда, кожу до сих пор саднило, хотя Санька смазал лицо кремом.
– Свинья, – прошипела мамик, выкатив ногой тарелку из-под дивана. Унюхала-таки запах сарделек сквозь еловый аромат, и Санькин затылок привычно ощутил крепость карающей родительской руки.
– Дмитриевский, ты сантехнику звонил? – переключилась мамик на отца. – Четыре дня до Нового года осталось, а кран не поменянный!
– Твой Петров обещал прийти сегодня, – откликнулся отец из «Парнаса».
– С чего это мой-то? Василисин бывший мужик. Поговори с ним еще, язык не отсохнет, и деньги ему не лишние перед праздником!
Повесив шубку на плечики в шкаф, мамик вздохнула:
– Никакого от вас проку, книжные червяки.
– Не вписываемся в интерьер, – посочувствовал Санька.
Долго ждать звонка в дверь не пришлось. Пока отец встречал Петрова, мамик торопливо открыла створку книжного шкафа и достала первый том «Американской трагедии» Драйзера (цвет персик). Санька знал, что в книге хранится денежная заначка на внезапные случаи жизни. Золотистый халат мамика подрагивал и переливался – отсчитывала сотняжки, и вдруг замерла: из прихожей донесся совсем не сантехниковский голос.
Отец тоже полагал, что явился Петров, открыл, не спрашивая, и стоял теперь обалдевший. Из темного проема зрелищем из мультика вырисовалось чудо, при виде которого слегка оторопел и Санька. Чудо косило под куклу Братц – с фабричными, поверх собственных, ресницами, превышающими приличные размеры губами и копной старательно начесанных волос. В одной руке мультяшная героиня держала дорожную сумку, в другой – кожаную бандану. Выдув пузырь жвачки, гостья переступила порог и помахала банданой:
– Привет, пипл!
– Кто это? – шепотом осведомилась у Саньки мамик.
– Понятия не имею.
– Не ври! Не к Дмитриевскому же. Он давно в куклы не играет.
Мамик ошиблась. Братц именно к отцу обратила глаза с густонаращенными ресницами:
– Леонид Григорьевич?
– Да. А вы, собственно…
– Я, собственно, Мария Леонидовна. В миру Маша.
