Ирина Захаровна скажет так после каникул.
А пока зрители спешили растащить ряды кресел по углам, освобождая зал для танцев. Миша куда-то исчез.
– Ирэн искать ушел, – подмигнула проницательная Юля и запрыгала: – Ура! Ура! Пять с плюсом!
– Я же говорил, я говорил, а вы не верили! – ликовал Леха. Надя кружилась по сцене. Актеры кричали и дурачились за закрытым занавесом.
– Ты лучшая Татьяна на свете! – завопил вдруг Санька и подхватил Женю на руки. Под носом у него было красно – сорвал надоевшие усы. Она увидела Санькино лицо близко и ясно, как в зеркале с пятикратным увеличением, с такой чистотой зрения, что могла бы присматриваться хоть тысячу лет и ничего нового, наверное, в нем не открыла бы. Не самое красивое лицо, скорее наоборот. Но на него почему-то хотелось смотреть. Всю эту тысячу лет… Санька медленно поставил Женю на пол, медленно к ней наклонился и медленно-медленно, совершенно нечаянно поцеловал.
Вот тут-то и случилось то, что случилось. Будто град загрохотал по крышам – зал засвистел, заулюлюкал, захохотал… Кто-то открыл занавес.
Ничего сверхневероятного на сцене не происходило, мало ли старшеклассников целуются в школе под лестницей, но тут их выставили на всеобщее обозрение, как жениха с невестой. «Горько, горько!» – незамедлительно послышались вопли. Леха в панике заметался по просцениуму, широко развел руки, загораживая друзей, и рявкнул на зал:
– Эй, кончай лол, монстры!
Только тогда попавшиеся на внеплановой мизансцене актеры отскочили друг от друга, как ошпаренные, и умчались в разные стороны, а народ по ту сторону сцены заблеял уже сдержаннее.
– Буга-га, я пацтулом! – подначивали Леху отдельными «каментами».
– Ржунимагу!
– Базарь исчо!
Народ ждал речи от благополучно воскресшего дуэлянта.
– Н-ну? – ехидно спросила Юля, появляясь из-за кулисы.
Леха снова развел руками, помедлил и, что-то вспомнив, произнес:
– Простим горячке юных лет… и юный жар и юный бред!
Ленский и Пушкин продолжали жить в Лехе. Классика живее всех живых. К гадалке не ходи…
Посреди бурлящего веселья Женя с Санькой ускользнули с вечера.
– Позорище! – стонала она.
– За каникулы забудут, – убеждал он. – Театр и есть позорище, его когда-то так и называли.
Женя подумала: а и впрямь! Ну и что – поцеловались. Она, между прочим, знает не одну девчонку, которая хотела бы очутиться на ее месте.
Ох, спасибо Лехе! Не растерялся, перевел стрелки на себя. Верный друг. Настоящий мужчина… Как ни опешила Женя от Юлиного коварства, она заметила, как вспыхнули Надины щеки и глаза зажглись голубыми лампочками в Лехину сторону. «Красавчега» на вечере явно ждал бенефис.
Миша, должно быть, беседует с Ириной Захаровной о постановке. «Старая няня» осталась наедине со своими провокациями. Какие, впрочем, ее годы. Юлю, как всех девиц возраста шабли и шато дикем, ждет поле непаханое увлекательнейшего изучения мужчин и дальнейшей их классификации.
Между домами на главной городской площади мелькал светящийся конус праздничной ели. Погода стояла самая благодатная, какую только мог заказать напоследок усталый декабрь: падал легкий снег. Хорошо гулять под ним… и целоваться. Не сговариваясь, Женя с Санькой побежали к Новогоднему парку и поцеловались у первой же елки. Медленно-медленно, как на сцене. Куда спешить? Поцелуй не мороженое, не растает за пять минут. Впереди целая жизнь.
Любовь текла из мягких губ Саньки в губы Жени. Пульс странно стучал в висках, во всем теле, даже непонятно в чьем – его или ее. Летящий снежок приглушал стук, но чуткий маленький парк, несомненно, слышал и плел невидимые веточки поверх голов. Вилось, вплеталось клеточка в клеточку тихое счастье.
Санька снял шапку, ему стало жарко. Женя растрепала его волосы:
– Здорово ты придумал, Сань.
– Что?
– Даргомыжского и Машу.
– Вдвоем же придумали.
– Папа вчера помог маме со стиркой и посуду сам убрал.
– Мои тоже шелковые, – усмехнулся Санька. – Мамик ждет отцовскую дочь Машу. Боюсь, как бы кроватку не купила.
– Давай поступать вместе поедем? Правда, я пока не знаю, какой институт выбрать.
– Я, Женя, в армию решил идти, – вздохнул он. – То есть мы так решили с Мишкой и Лехой. А потом мы с тобой будем вместе. Если ты меня дождешься… Дождешься?
– Да.
– Станешь письма писать?
– По Интернету или обычные?
– Лучше обычные. Они будут пахнуть тобой.
– Я чем-то пахну? – удивилась Женя.
– Вишневыми косточками. Безумно вкусно.
– А ты – кефиром, – засмеялась она, ткнувшись ему в грудь. – Нет, ряженкой… Я люблю кисломолочные флюиды. У меня обоняние сильное, а институтов, где учат на дегустаторов, кажется, нет. Ты после армии куда хочешь поступать?
– В художественный, на искусствоведа.
Жене послышался скрип. Какие-то люди шли по тропе. Или опыт, сын ошибок трудных, бродил поблизости, прикидывая, что бы еще такое замутить для потехи и назидания…
Двое шагали из хлебного магазина, и за ними двое. Отступить бы в тень, но под елкой негостеприимно насупился сугроб. Пришлось чуть отодвинуться от тропинки. Женя спрятала голову у Саньки на плече… и поняла, что промахнулась с сыном ошибок. Это был случай, бог изобретатель.
– Женя! – изумленно воскликнул кто-то маминым голосом.
Второй раз за день влюбленные отпрыгнули друг от друга. Сегодняшний опыт ничему их не научил.
– Сашхен? – закричала Елизавета Геннадьевна. – Маша? Вы целовались?!
– Женя, ты целуешься с этим аферистом… без бороды?! – закричал папа.
– Вам нельзя, Сашхен! Вы же братья! То есть сестры! – ужаснулась, путаясь, Елизавета Геннадьевна.
– Действительно, как же так, – растерялся Леонид Григорьевич, и все замолкли: обескураженные «братья-сестры» и нечаянные ревизоры-родители, потрясенные внезапно обнаруженным моральным падением детей.
Немая сцена. В индийском кино после нее, в отличие от известной гоголевской, все обнимаются – особенность жанра.
– Я вспомнила, где видела вас, Александр Леонидович, – нарушила снежную тишину мама.
– Где, Аня? – насторожился папа. – Где видела?
– В школе, – улыбнулась мама.
– Он приходил к тебе в школу?! – папа, взрыкнув, закинул голову. Шапка не удержалась на его могучей гриве, упала и провалилась в сугроб.
Елизавета Геннадьевна попятилась от мамы с папой:
– Дождался, Дмитриевский? Ее мамаша с отчимом прикатили из Караганды прописываться у нас! Бабку уже схоронили!
