— Ты свихнулся? — спросил тот, стоило Диме только произнести слово «раскаиваюсь». Гришка осмеял Диму, попросил никогда больше не звонить и бросил трубку. Рядом с Гришкой то ли смеялась, то ли стонала от страсти какая-то женщина. Впрочем, как и всегда. Вокруг Гришки всегда крутятся женщины, вокруг него всегда полно греха. Возможно, подумал Дима, он и сам тоже — бес. Искушение в мужском обличье, соблазняющий образом жизни, своей легкой походкой, своим легким взглядом на вещи. Не зря же, в конце концов, Господь Всемогущий покарал Ершова, разбив его мотоцикл. Разве нет? Разве не лежала девушка, несчастная девушка в крови. Разве не вина это и не кара для Ершова? Еще неизвестно, кого, в конечном счете, Бог покарает. На Алтай! На Алтай!
— Отпусти меня, Макс. Бога ради! — Дима смотрел на Макса ненормальным взглядом, призывал задуматься о грехах и кричал о том, что нужно снимать больше религиозных программ. Но проблема была вовсе не в том, что Дима Кара хотел уйти, а Макс Канаев не представлял, как без него жить. Пожалуй, без Кары будет даже лучше. Работает он так себе, а уж скучный какой — смерть. Вопрос в том, где бабки — те, что были выделены вперед. Шоу у них было не дешевое, с разнообразными, зачастую черными расходами. И вот эти деньги, особенно их неучтенная часть, очень интересовали Макса. К сожалению, где деньги и на что они пошли, Дима пояснить не мог или не хотел.
— Меня деньги больше не волнуют, — говорил он так, словно бы этого было достаточно.
— Хорошо, что не волнуют. Но ты их под отчет должен сдать.
— Я все уже сдал, что оставалось. Непредвиденные расходы, — Димины глазки бегали из стороны в сторону. Отчасти (хотя он и себе-то в этом признаваться не хотел) именно желание избежать отчетов и разбирательств гнало его на Алтай именно сейчас, прямо посреди января, немедленно и без задержек. Пусть другие отчитываются. Все отчеты надо сдавать до первого апреля. Ну так его к тому времени тут уже не будет. Деньги расходовались хаотически, никто ни за что не отвечал, но в конечном итоге все это висело на продюсере. Не так уж и много он оставил себе. Если сравнивать.
— Кара, какие, к черту, расходы? Ты имей в виду, мы это так не оставим, — кричал Макс. Впрочем, Канаеву все и так было ясно. Дима деньги явно зажал, под такое благое дело, как поездка на Алтай. Даже раскаяние требует финансирования. Но почему, в конце концов, за счет Канала? Каялся бы, как полагается, с голой попой. Так нет, одной рукой крестимся, другой набиваем карманы. По-нашему, по-бразильски!
— Отпусти, я за тебя молиться буду, — вещал Димуля.
— А знаешь что — убирайся. И так достаточно цирка, без тебя, — зло крикнул Макс Канаев и подписал (с удовольствием) заявление Димы Кары об уходе по собственному желанию.
Ирина старалась держать себя в руках, но ей было страшно. Она постанывала против воли, так как тянущая боль в низу живота становилась все сильней. Гришка уже раз пятнадцать спросил, уверена ли она, что все хорошо и не роды ли это. И раз пятнадцать она ответила, что нет, это не роды и все с ней нормально. Разного рода схватки и прочие неприятные спазмы периодически случались и раньше. За последний месяц такое происходило все чаще. Федор Лавров, Ирин консультант из центра «Домашние роды для всех», сказал, что это совершенно нормально.
— Когда роды уже скоро, организм начинает к ним готовиться, проверяет, так сказать, все системы. Твоя задача тут, Ира, научиться расслабляться и не паниковать, — говорил он.
— Ее задача — научиться вовремя нажать две кнопки на телефоне и вызвать «Скорую помощь», — добавлял в сердцах Гриша, которого идея рожать у него дома, в его ванной, приводила в полнейшее отчаяние.
— Вы бы лучше оказывали своей жене максимальную поддержку, она ей сейчас так нужна, — отбривал его Лавров и принимался странно дышать, уча Иру чему-то родовому.
— Я ему — не жена, — моментально добавляла Ирина, и по Гришиному лицу пробегала тень. Он бы предпочел, чтобы она этого не говорила. Если и не официальная, то гражданская — это как минимум. Но Ирина отказывалась играть в эти игры. Для нее уже давно все стало окончательно либо черным, либо белым. Она помнила лицо Петра, когда они встретились около ее дома на проспекте Мира. Как вытянулось оно, когда Петр понял, что Ирина беременна. Он пытался сдержаться, но было так очевидно, что катастрофически разочарован. Он не хотел ребенка. Он не хотел, по большому счету, и ее — Ирину. Он пришел туда по такому морозу за одной простой вещью — услышать, что он существует, что есть на свете кто-то, кто еще ждет его, кто надеется на его любовь. Без ее влюбленных глаз он не чувствовал себя бессмертным, он чувствовал себя старым без нее. Но для Ирины все теперь было по-другому, и она стояла, в изумлении глядя на чужого мужчину с суетливым взглядом, и не могла взять в толк, что было в нем такого, за что она могла так сильно, так безусловно и бездумно его любить. В нем не было ничего, он был — сама пустота. Пустой и старый.
— Уже ничего нельзя сделать, я так понимаю? — спросил он после долгой паузы.
— Что ты имеешь в виду? — Ирина подумала было, что он, Петр, говорит об их отношениях.
— Ребенок. Это что, мой? Я… я не готов.
— К чему? — она чуть не задохнулась. — Нет, это не твой. Разве ты не помнишь, как давно мы разошлись? Он просто не может быть твоим. Технически, так сказать.
— Да? — Петр задумался, явно пытаясь подсчитать даты. И после такое облегчение пробежало по его помятому лицу. Он достал пачку сигарет и закурил.
— Не кури при мне, — попросила Ирина.
— Извини, — он выкинул сигарету и остался стоять молча, просто не зная, что еще можно сказать. Той девочки, что смотрела на него влюбленными глазами, больше не было. Он ушел, чувствуя себя обманутым. И, уходя увидел, что к Ирине подошел какой-то другой мужчина, явно взволнованный. Все было неправильно.
Ирина не понимала теперь, что вообще это за зверь такой — любовь, как пробирается она в душу, как поселяется там Чувство, загораясь вслепую, не задаваясь вопросом, стоит ли игра свеч. Жестокая игра. А теперь у нее ужасно болел низ живота, и сколько она ни пыталась расслабиться, сколько ни дышала, ни разжимала кулаки, ни пыталась подумать о чем-то еще, боль не проходила. Проблема была в том, что Гришка, испуганный и нервный, бегал рядом и доставал ее с чаями и бутербродами. А она с ужасом осознавала, что это Проклятое Чувство против ее воли и безо всяких к тому усилий снова пробирается в ее сердце без приглашения. Григорий, взлохмаченный и смешной, прижимал ее к себе, и она боялась до ужаса, что это Любовь. Ей хотелось смотреть на него, когда он спит, целовать его, смотреть в эти страстные, полные желания и мужского восторга глаза. Можно ли его любить? Есть ли способ это как-то остановить? Можно ли остановить рождение человека, если этого даже очень хочется? Нет, невозможно — и это пугало ее.
— Ты никогда так долго не держалась за живот, — Ершов запустил в волосы обе свои пятерни и в задумчивости качал головой. — Ты уверена, что это — не начало? Может, стоит позвонить этому твоему Лаврову?
