— Давай рассказывай и кончай реветь, глаза отсыреют!
Он шмыгнул носом, высморкался в бумажный платок, который дала ему Жинетт. Опасливо взглянул на нее и выпалил:
— В общем, сглазили мою Конфетку. Навели порчу.
— Сглазили! Да такого в природе не бывает!
— Нет уж, точно, в нее иголок понатыкали!
— Марсель, бедняга! У тебя крыша поехала!
— Слушай… Сначала я, как и ты, отказывался в это поверить. Но потом пришлось убедиться…
— В чем? У нее что, рога выросли?
— Глупая! Тут все гораздо тоньше!
— Так тонко, что мне не разглядеть…
— Послушай, говорю тебе!
— Да слушаю я тебя, малахольный!
— Она больше ничего не хочет, чувствует себя пустой, как выеденная скорлупа, целыми днями лежит в постели и с малышом больше не возится. Вот он и растет так быстро… Хочет скорей вылезти из пеленок и ей помочь.
— Да вы все чокнулись!
— Отвечает односложно. Поднять ее с кровати — целое дело: говорит, что ей в спину словно вонзаются кинжалы, что она столетняя старуха, что у нее все тело болит… И так уже три месяца!
— И правда, непохоже на нее…
— Я в конце концов позвал мадам Сюзанну, ну ты знаешь, нашу…
— Эту, которую ты зовешь целительницей душ, а я гадалкой?
— Ну да. Она сразу сказала: Конфетку сглазили. С ней работали. Они хотят, чтобы она умерла, постепенно зачахла. С тех пор она пытается снять заклятие, каждый раз наступает улучшение дня на два, Конфетка начинает понемногу есть, улыбается, кладет голову мне на плечо, я замираю — а она снова падает. Говорит, ее как будто из розетки выключают. Жизнь вынимают из нее. Мадам Сюзанна уже не знает, что и делать. Говорит, это очень сильное заклятие. Что это надолго. А мы тем временем просто погибаем. Девчушка, которая у нас была няней, теперь присматривает за Конфеткой. Ей велено не спускать с нее глаз. Я все время боюсь, что она сделает какую-нибудь глупость. А я занимаюсь Младшим…
— Вы просто переутомились оба, вот и все. Кто же в таком возрасте заводит детей!
Марсель посмотрел на нее так, словно она плюнула ему в душу. Вся голубизна ушла из его глаз, они стали белыми от ярости.
— Ты не должна так говорить, Жинетт! Ты меня очень огорчила…
— Прости. Ты прав. Вы сильны, как два дуба. Два дуба, у которых слегка поехали кроны.
Она подошла к Марселю, погладила его бычью шею. Он уронил голову на руки и простонал:
— Помоги нам, Жинетт, помоги… Уж не знаю, что и делать.
Она продолжала массировать ему плечи и шею, приговаривая, какой он сильный и выносливый, какой умный и хитрый, какую он выстроил промышленную империю практически в одиночку, только благодаря своему чутью. Она выбирала самые мощные, мускулистые слова, чтобы прибавить сил его душе.
— А ты еще с кем-нибудь говорил?
Он растерянно взглянул на нее.
— С кем я могу поговорить? Все подумают, что я спятил.
— Это точно.
— Я сперва среагировал точно так же, когда мадам Сюзанна это сказала. Послал ее куда подальше. А потом стал наводить справки. Эти вещи реально существуют, Жинетт. О них не говорят, потому что они в голове не укладываются, но они существуют!
— Ну да, в странах вуду, где-нибудь на Гаити или в Уагадугу!
— Нет. Везде. Наводят порчу и связывают жертву несчастьем по рукам и ногам. Как паутиной. Она не может двигаться, стоит ей шевельнуться, как все идет наперекосяк. Тут на днях Конфетка решила погулять с малышом в парке, так что ты думаешь? Подвернула ногу, и у нее украли сумку! Когда она попыталась выгладить мне рубашку, загорелась гладильная доска, а два дня назад она взяла такси, съездить к парикмахеру, и попала в аварию на первом же перекрестке…
— Но кто может ее настолько ненавидеть, чтобы смерти желать?
— Не знаю. Я вообще не знал, что такие вещи бывают. Значит…
Он поднял руку и тяжело уронил ее на стол.
— Это и надо выяснить… Ты никому не насолил из конкурентов?
Марсель покачал головой.
— Не больше, чем обычно. Я же знаешь, я подлянки не кидаю.
— И ни с кем не цапался?
— Нет. Наоборот, всех облизывал с ног до головы. Я был так счастлив, мне хотелось всех вокруг осчастливить. Зарплата у моих сотрудников самая высокая в мире, от премий любой профсоюз растрогается, я открыл детский сад для детей работников, велел сделать во дворе площадку, чтобы в обеденный перерыв играть в шары… Не хватает только бара и пляжа, и будет вместо конторы курорт! Что, неправда?
Жинетт села рядом с ним и задумалась.
— Вот почему она больше не заходит, — наконец сказала она.
— А как бы она тебе все объяснила? И к тому же ей стыдно. Мы обошли всех врачей, сделали кучу всяких анализов и ультразвуков. Они ничего не находят. Ничего!
Марсель Младший на диване во все глаза таращился в справочник. Жинетт некоторое время наблюдала за ним. Чудной все-таки ребенок! В его возрасте малыши играют со своими ручками, с пальчиками ног, с плюшевыми мишками, а не копаются в телефонных книгах!
Он поднял глаза от книги. Такие же голубые глаза, как у отца.
— Пор-ча, — проурчал он, пуская слюни. — Пор-ча.
— Что он говорит? — спросила Жинетт.
Марсель выпрямился, тупо уставился на сына. Младший повторил; он изо всех сил напрягал голосовые связки, его шея пошла красными пятнами, на переносице вздулись жилки. Он все свои детские силы направил на то, чтобы они его поняли.
— Порча, — перевел Марсель.
— Мне тоже так показалось! Но как…
— Точно. Проверь. Он, наверное, увидел объявление какого-нибудь очередного доморощенного колдуна!
«Господи! — подумала Жинетт. — Да я сама скоро с ума сойду!»
Милена была расстроена: плитка в ванной отстала от стены, а дверная ручка отвалилась. «Вот срань! — выругалась она. — Всего-то девять месяцев живу в этой квартире, а она уже вся сыплется!» Уж не говоря о полке над кроватью, которая свалилась ей на голову, о проводке, которая испускала фонтанчики искр в ночи, грозя коротким замыканием, и о холодильнике, который спятил и начал греть на полную катушку.
Вызовешь мастера, он вроде починит, но стоит ему выйти за порог, как все начинается сначала. Надоело мне здесь жить. Осточертело разговаривать с собственной тенью и лопотать на ломаном английском, целыми вечерами смотреть визгливое караоке по телевизору, находиться среди людей, которые беззастенчиво харкают, рыгают, пукают прямо на улице, вляпываться в мусор и объедки на тротуаре. Народ здесь, не спорю, веселый и энергичный, и бабло, не спорю, валяется прямо под ногами, ходи да подбирай, — но я устала. Я хочу смотреть из окна на берег Луары, хочу встречать мужа после работы, хочу помогать детям делать уроки и видеть в ящике физиономию Патрика д’Арвора. Здесь это все хрен найдешь! Луара, конечно, петляет, но уж не до Шанхая, сколько я помню! Купить бы домик в Блуа, выйти замуж за работника газовой компании, выгуливать детей в садах епархии, печь им пироги и рассказывать историю династии Плантагенетов
[78]
. Она повесила план города в кухне и грезила, стоя пред ним. Приступы тоски по Блуа случались у нее все чаще. Ей виделись черепичные крыши, песчаные отмели, старинные каменные мосты, бумажки из страховой компании и багеты с пылу с жару из булочной на углу. Но больше всего она мечтала о детях. Долго смиряла в себе материнский инстинкт, откладывая на потом дело, ради которого пришлось бы завершить карьеру, но бороться становилось все труднее — лоно молило о плоде.
