Добраться до цели можно было двумя способами – или выехать на федеральную автостраду и свернуть на ближайшем съезде, или воспользоваться шоссе Гара-Милл, идущим плюс-минус параллельно автостраде до фредерикской кольцевой дороги с ее многочисленными съездами. Чаще они пользовались Гара-Миллом, потому что однажды засекли время, и оказалось, что так от дверей до дверей на четыре минуты меньше, хотя, конечно, на автостраде есть миля-другая, где можно как следует втопить педаль в пол.
Я знал все это, потому что однажды ездил с ними в кегельбан, и по пути они вчетвером подробно обсуждали свое времяпрепровождение по средам и пятницам.
В вечер аварии они ехали по автостраде. Ларри на своем сиреневом “форде” модели 442 свернул на съезд, не снижая скорости, и попал на обледеневший участок. Машину мотало от края до края, а у подножия холма они снесли указатель остановки и вылетели на встречную полосу, где грузовик компании “Стикс, Баэр и Фуллер” врезался им в борт и отпихал в таком положении футов на двести.
Ларри переломало все ребра с одного бока, и он чудом остался жив. Его жена, сидевшая прямо позади него, сломала обе ноги и правую руку. Фил получил тяжелое сотрясение мозга, а его жена сломала ключицу.
В дневниках ничего подобного не упоминалось.
Я узнал об этом от Анны, которая позвонила из окружной больницы и выложила все без обиняков. Ее голос звучал сухо и пугающе, и я не понимал почему, пока она не напомнила:
– Не знаю, что все это означает, Томас. – Вдали слышалась какая-то суматоха, гомон, кого-то вызывали по громкоговорящей связи.
– Что “все это”?
– Это первое непредвиденное происшествие с тех пор, как ты начал писать биографию. Я не понимаю, что происходит.
– Слушай, Анна, все это не означает ничего. Просто рано еще говорить “гоп”. Ну как все может наладиться, пока книга не написана? – И я обратил внимание, как убежденно звучат мои слова, как убедительно. Будто бы нет ничего проще: только я допишу книгу, и вот, извольте – перед вами Маршалл Франс, восставший из мертвых.
Я ждал, что она ответит, и было слышно, как вызывают какого-то доктора Бредшоу.
– Анна, там с тобой кто-то есть?
– Ричард.
Она повесила трубку.
Я погрузился в работу, как одержимый. Две, три, четыре страницы за утро, копание в источниках после обеда и еще четыре страницы вечером.
Я так и не преодолел своего первого потрясения от “открытия” Галена, но, безотрывно наблюдая город изнутри, вынужден был примириться. Я чувствовал себя мотыльком, а Гален был – пламя, лихорадочно мельтеша вокруг которого, я не знал, что и поделать, кроме как работать, работать и работать.
Я жил посреди величайшего художественного произведения в мировой истории. На свой скромный манер я составлял жизнеописание человека, его создавшего. Вернет ли оно его к жизни... Нет, нет, неправда! Я хотел сказать, что мне было безразлично, вернет ли оно его к жизни, но это ерунда. Он говорил, что такое возможно, и потому его дочь остановила свой выбор на мне. Отчасти потому я и отправил Саксони из Галена. Остальной “частью” была, конечно, Анна, но после дорожной аварии мы с ней почти не спали. Подозреваю, она наверстывала упущенное со стариной Ричардом, но даже это не сильно меня заботило, потому что вся моя энергия – вся, без остатка – уходила в работу. Хотелось бы, правда, знать, зачем она с ним спит, но у меня уже возникло смутное подозрение. Допустим, Ричарду наскучило жить в Галене. Поскольку он и Анна – единственные “нормальные” люди в городе, как она могла его удержать? Очень просто: затянуть в постель. Даже в самых диких фантазиях подобный тип и мечтать не мог (не то что надеяться!) заполучить такую женщину, как Анна Франс. То есть пока она не дает ему остыть, успокоиться, пока распаляет его аппетит – он у нее в руках. И в Галене. Я подумал, знает ли об их отношениях жена Ричарда.
Я очень редко выходил из дому. Миссис Флетчер стада мне готовить, и иногда заходила Анна посмотреть, как движется дело. Пару раз звонила Саксони, но наши беседы были коротки, сухи, вялы. Я не спрашивал про Джеффа Уиггинса, она не спрашивала про Анну. К тому времени я слишком устал, чтобы хитрить, но понимал, что лучше не рассказывать, какую целомудренную жизнь теперь веду. Тем не менее однажды ее настолько утомил такой разговор, что она обозвала меня занудой и повесила трубку.
Джоанн Коллинз родила здорового мальчика, а, согласно дневникам, должна была родиться здоровая девочка.
Заявилась Анна и потребовала показать рукопись. К собственному изумлению, я проявил твердость и наотрез отказался. Она ушла, и отнюдь не в радужном настроении.
Позвонила Саксони и спросила, заметил ли я, что ее уже месяц как нет.
Я написал ответ Тому Ранкину и пообещал приложить все усилия, чтобы успеть вернуться к июню, к выпускному вечеру.
Пришло письмо от мамы, и мне стало неудобно, что с сентября не подавал о себе вестей. Я позвонил ей, и мы поболтали о том, как здорово у меня нынче идут дела.
Как-то утром Джоанн Коллинз вошла перепеленать ребенка и нашла спящим в кроватке трехнедельного бультерьера.
Решив, что на сегодня поработал достаточно, я собрался выйти пропустить стаканчик в “Зеленой таверне”. Было девять часов вечера, и городок словно вымер. На мостовых чавкала слякоть, но на тротуаре снег оставался белым и хрустящим. Бесшумный противный ветер насквозь продувал темноту. Иногда он утихал, ожидая, когда ты, осмелев, высунешься из своей скорлупы, – и снова налетал со злорадным хихиканьем. Телефонные провода обледенели, и в порывах ветра с них осыпались короткие прямые льдинки. Пока брел до бара, я успел понять, что следовало сидеть дома или не полениться вывести чертову машину. Настолько было холодно.
Чтобы открыть толстую дубовую входную дверь, пришлось как следует подналечь плечом. Жаркая волна спертого воздуха, клубы табачного дыма и голос Джорджа Джонса
[103]
из музыкального автомата. Виляя хвостом, ко мне подошла местная собака по кличке Фанни – насколько я знал, настоящая собака. Официальный встречающий. Сняв перчатку, я погладил ее по голове, теплой и сырой.
С тусклым кабацким светом я освоился быстро, на улице ведь тоже было темно.
Большинство присутствующих я знал: Ян Фенд, Джон Эспериан, Нейл Булл, Вине Флинн, Дейв Марти.
– Как дела, Том?
Обернувшись, я прищурился. Это был Ричард Ли. Он встал из-за стола и двинулся ко мне:
– Что будешь пить, Том? Я шмыгнул мокрым носом.
– Пожалуй, пиво и глоток чего-нибудь покрепче.
– Пиво и покрепче. Мне нравится. Джонни, два пива и два чего покрепче.
Ричард улыбнулся и подошел вплотную. Похлопал меня по плечу да так руку и оставил:
