О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте
среди алмазного сиянья дня.
Найдется ли еще певец, чье пение сравняет
Адамова перста деяния?
Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая,
ворвется во врата истории, злосчастный плод
на место возвращая?
Увидим ли еще, как волшебство твое
откроет взору нашему невесту в будуаре,
иль день, увенчанный снегами,
иль время узникам своим.
Эдвин Мур «Мерлин»
ПРОЛОГ. ПРИНЦ МРАКА
Посвящается памяти Молли Крэг
Сейчас я старик. Молодость была уже давно позади, когда Артур стал королем. Прошедшие с тех пор годы тускнеют и гаснут в памяти по сравнению с воспоминаниями юности. Моя жизнь напоминает мне дерево, которое отцвело и отшумело и теперь стоит желтое в ожидании смерти.
В воспоминаниях всех людей преклонного возраста недавнее прошлое словно покрыто дымкой, а впечатления детства и юности отличаются четкостью и красочностью. Передо мной проходят сцены из моего далекого детства, яркие и живые, как яблоня у белой стены или колышущиеся в солнечном свете знамена на фоне грозового неба.
Цвета представляются ярче, чем на самом деле было, я в этом уверен. Посещающие меня здесь в темноте воспоминания проходят перед глазами ребенка. Они далеки и лишены боли, будто я наблюдаю со стороны, что происходит, но не со мной, не с этим мешком костей, в котором теплится память, а с другим Мерлином, молодым, свободным как весенний ветер, как птица, в чью честь она меня назвала.
Что касается недавнего прошлого, то здесь дело обстоит иначе. Оно предстает передо мной в игре пламени и теней. Наверное, потому, что я вспоминаю его, глядя на огонь. Это то немногое, чего не назвать волшебством и на что я остался способен, превратившись в старика и простого смертного. Я по-прежнему могу видеть. Не так ясно, как прежде, и без трубных раскатов, но как ребенок, мечтающий, глядя на пламя. Я могу заставить огонь разгореться и угаснуть — нет проще волшебства. Ему просто научиться, и забывается оно в последнюю очередь. То, что не вспоминается мне в мечтаниях, я вижу в огне, в красной сердцевине костра или в бесчисленных зеркальных отражениях хрустального грота.
Самое первое воспоминание мгновенно и покрыто мраком. Оно не принадлежит мне, но позже вы поймете, откуда мне известно о нем. Это не столько воспоминания, сколько сон из прошлого, нечто, передавшееся с кровью. Воспоминание, принадлежавшее Ему, пока я был с Ним. Я верю в возможность подобного. Поэтому будет правильнее, если я начну с Него, с того, кто предшествовал мне и последует за мной, когда я уйду.
Вот что произошло той ночью. Я видел все, и мой рассказ правдив.
Было холодно и темно. Он разжег небольшой костер, но от него шло больше дыма, чем тепла. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над входом в пещеру, продолжала капать вода. Колодец переполнился, и тонкий ручеек стекал через край, впитываясь в землю. Несколько раз он в беспокойстве выходил из пещеры, и сейчас он снова подошел к роще, где стоял на привязи его конь.
С наступлением сумерек дождь прекратился и начал медленно подниматься туман, скрывая все на высоте полметра от земли. Как привидение стояли деревья, беззвучно пасущийся серый конь походил на плывущего лебедя, на самый настоящий призрак. Его уздечку, чтобы не звенела, он обернул разорванной перевязью. На уздечке блестела позолота, а перевязь оказалась из шелка. Он был королевским сыном. Поймай они его, его ждала бы смерть. Ему только исполнилось восемнадцать лет.
В долине глухо застучали копыта. Он повернул голову, дыхание участилось. На свету блеснул его меч. Конь прекратил есть и поднял голову из тумана, принюхиваясь, но не издал ни звука. Юноша улыбнулся. Топот приблизился, и из темноты показался гнедой пони, скрытый по грудь в тумане. Седок был небольшого роста, хрупкий, закутавшийся от ночного холода в темную накидку. Пони остановился, забросив голову, и раздалось пронзительное ржанье. Наездница недовольно прикрикнула на него, соскользнула на землю и притянула его морду за уздечку к накидке, заставляя пони замолчать. Она была совсем юной и тревожно огляделась кругом, ища взглядом юношу, стоявшего за деревьями с мечом в руке.
— От тебя шума как от конного отряда, — сказал он.
— Я совсем не узнала место. В тумане все меняется.
— Тебя никто не видел? Добралась без приключений?
— Почти. Последние два дня без них не обойтись. Их можно встретить на любой дороге, днем или ночью.
— Можно догадаться, — он улыбнулся. — Ну, ладно, главное, ты на месте, давай поводья. — Он отвел пони к деревьям и привязал его. Затем поцеловал ее.
Немного спустя она оттолкнула его.
— Мне не следует оставаться. Я все привезла, и если не смогу приехать завтра... — Ее взгляд остановился на оседланной лошади, обмотанных перевязью удилах, упакованной седельной сумке. Она замолчала, прижав руки к груди. Сверху легли его руки. — Я так и знала. Мне даже сегодня сон приснился. Ты уезжаешь.
— Я должен уехать сегодня ночью.
Минуту она не говорила ни слова.
— Сколько? — всего лишь спросила она затем.
Он не стал разыгрывать непонимающего.
— В нашем распоряжении час-два, не больше.
— Ты еще вернешься, — твердо сказала она и перебила, когда он начал говорить. — Нет, не сейчас, потом. Все сказано. У нас мало времени. Я лишь имела в виду, что с тобой все будет в порядке и ты благополучно вернешься сюда. Можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. Я обладаю Провидением. Ты вернешься.
— Я это знаю, не обладая им. Я должен вернуться. Послушай меня.
— Нет, — она снова, почти сердито, оборвала его. — Это не имеет значения. Какое это имеет значение? У нас остался час, и мы тратим его зря. Давай войдем.
Обняв ее одной рукой и на ходу расстегивая ей застежку с самоцветом, державшую накидку, он повел ее к пещере.
— Да, пойдем.
КНИГА ПЕРВАЯ.
ГОЛУБЬ
1
Мне было всего шесть лет, когда к нам приехал дядя Камлак. Он запомнился мне с первого взгляда: такой же горячий и вспыльчивый, как мой дедушка. У него были голубые глаза и рыжеватые волосы, которыми я так восхищался у своей матери. Стоял сентябрьский вечер. Камлак прибыл в Маридунум на закате с небольшим отрядом. Как еще маленького, меня держали в длинной, построенной в старом стиле комнате вместе с женщинами, где они занимались ткачеством. Моя мама работала за ткацким станком. Я до сих пор помню материю, она была пурпурного цвета, с зеленой вышивкой по кромке. Я сидел рядом на полу, играя в бабки за двоих. Через окно проникали косые солнечные лучи, образуя на потрескавшейся мозаике пола продолговатые лужицы света, отливавшие чистым золотом. За окном в траве жужжали пчелы, стук и шум станка действовали усыпляюще. Склонившись над веретенами, голова к голове, женщины негромко переговаривались между собой. Пригревшись в одной из таких солнечных лужиц, моя няня Моравик заснула прямо на табурете.
