Рюни несколько мгновений таращилась на отца, потом оглянулась, заметила странных гостей (старший ощупывал ее неприятным взглядом, младший с нарочитой неспешностью выбирался из-за стола). Во внешности этих людей девушке увиделось нечто заставившее ее опрометью кинуться исполнять отцовское распоряжение. Но…
К сожалению, Нор правильно угадал в молодом наглеце способность мгновенно оборачиваться стремительным зверем. Длинным прыжком оскорбитель метнулся вслед за Рюни. Девушка успела лишь обернуться на грохот опрокидываемых скамей и вскинуть руки, защищая лицо. А потом… Нет, он не ударил, не причинил особого вреда – он вцепился в будто нарочно подставленные запястья, вывернул их быстрым движением, заставив Рюни немыслимо изогнуться и упасть на колени.
– Так-то вот! – негодяй снова ощерил ровные желтоватые зубы. – А ты, однорукий недоносок, можешь вести сюда кого хочешь – хоть вышибалу, хоть квартального. Я, знаешь ли, в жизни еще квартальных не бил – просто не выпадало случая.
Он запнулся на миг, потому что Рюни рванулась, норовя ударить его головой. Не вышло. Негодяй только сильней притиснул ее к полу да еще намотал на пальцы прядь девичьих волос, совершенно лишив свою добычу возможности шевелиться.
– Ты, щекастый, она тебе кто? Дочь? Служанка? – Оскорбитель поднял глаза, смерил взглядом белое, залитое потом лицо кабатчика и снова заухмылялся:
– Не отвечай. И так вижу: дочь. Любимая дочь. Это хорошо… – Он вдруг как-то странно вызмеил губы, и рот его сразу сделался тонким и злым. – Знаешь, чем ты мне противен, кабатчик? Мне противно, что у тебя есть все, чего только можно хотеть; что сегодня у тебя есть больше, чем было вчера, а завтра будет еще больше. У меня тоже многое было, но я не умею наживаться за счет других, а кто не приобретает, тот теряет. Такие, как ты, толстомордые, потихоньку прибрали к рукам все, и теперь я пуст, как позапрошлогодняя червоточина. А Тир – он всегда был пуст, у него были и есть только кулаки… Но недавно мы с ним разбогатели. В гнусном хлеву вроде твоего нас подцепил вербовщик префектуры, и теперь у нас есть деньги, превосходное платье, большие наделы земли… Хорошая земля, очень большие наделы… Одна беда – далековато придется добираться до этих наделов. И жизнь там чуть-чуть неприятнее, чем в столице, а назад не отпустят. Вот так-то, кабатчик. Ты останешься здесь, а нас – меня и Тира – завтра утром погрузят на корабль и увезут. Ты своими подлыми выдумками щекочешь нервы бездельникам и загребаешь веселые монетки, а испытать настоящее людоедское гостеприимство придется нам. Из-за таких, как ты, нам будет плохо, а тебе будет хорошо, – разве это по совести? Спроси Тира, и он ответит: «Нет!» И я тоже отвечу: «Нет!» И еще очень многие ответят так же. По совести будет, если тебе станет гораздо хуже, чем нам.
Он говорил, говорил без конца, взвинчивая себя и своего приятеля, только Нор уже перестал его слушать. Он понял, кто это такие. А еще он понял вот что: придется забыть о существовании Мудрых Заповедей и драться насмерть.
Переселенцев, пропивающих свой последний день перед отправкой на Ниргу, не проймешь урезониванием и не запугаешь гневом префекта. По сравнению с судьбой, которую они выбрали для себя сами, наказание за оскорбление и дебош кажется не страшней материнского подзатыльника.
Рюни снова попыталась вывернуться из цепких пальцев, и снова ничего у нее не вышло. Однако это безуспешное трепыхание вынудило болтливого поборника справедливости на мгновение заткнуться, и Нор решил, что настало время хватать ската за хвост. Лишь бы Сатимэ не удумал вмешиваться… Впрочем, хозяин «Гостеприимного людоеда» явно не был способен вмешаться – казалось, будто все его силы поглощены старанием не лишиться остатков чувств.
Нор передвинулся поближе к заставленному посудой разливочному столу и спросил вкрадчиво:
– Почтеннейшие господа, кажется, изволили очень смеяться, когда я разбил стакан?
Тир осклабился. Его приятель, придавив Рюни коленом, удивленно воззрился на парня:
– Ишь, осмелел… Ты не извинений ли собрался требовать, недоносок?
Нор чуть промедлил с ответом – он лихорадочно вспоминал заискивающую улыбку, которую так ловко изображал на своей мятой физиономий базарный попрошайка Зизи. Торговки не могли устоять перед этой улыбкой; с жалостными вздохами они совали старику медяки, хоть прекрасно понимали: каждая из них и за десять дней не сумеет наторговать больше, чем старый бездельник Зизи выклянчивает за одно только утро.
Воспроизвести чудодейственное выражение лица во всех подробностях Нору, естественно, не удалось, но все-таки результат получился весьма удачным. И вот что поразительно: стоило лишь определенным образом скривить губы, как сама собой изогнулась спина, голова пугливо втянулась в плечи, жалобно заслезились глаза…
– Да что вы, почтеннейшие! Где уж мне сметь… – Нор очень надеялся, что больше ему никогда в жизни не придется разговаривать таким голосом. – Наоборот, я надеялся посмешить вас еще забавнее. Хотите, я разобью стакан лбом? Причем у меня даже синяка после этого не останется.
Быкоподобный Тир расхохотался. Смех его дребезжал, словно бы треснутый котелок волокли по мелкой брусчатке, – этакая могучая глотка могла бы расщедриться на что-нибудь повнушительнее.
– А ты ничего себе, потешный, – объявил Тир. – Валяй-греби, весели дядек! Порадуешь нас – наградим, с собой возьмем… Ы-гы-гы-гы-гы!..
Нор подобострастно закивал: «Порадую, сей же миг порадую…» Он мельком глянул в лицо Рюни, исковерканное горьким удивлением и гадливостью; нашарил на столе стакан поувесистее…
В следующий миг толстостенная посудина будто по собственной воле вымелькнула из его руки и грохнулась о лоб младшего негодяя. Нор не смотрел, как валится на пол наглец, как вскакивает вывернувшаяся из-под обмякшего тела девушка – парень и так знал, что бросок был точен и об одном противнике можно надолго забыть.
Но человекоподобный бык уже поднимался из-за стола.
Сидящий Тир, оказывается, был ничтожным заморышем по сравнению с Тиром, выпрямившимся во весь рост. Почему же Всемогущие, сотворив такого дуболома, не озаботились наделить его благонравием?! Плохо дело. Человек-бык несоизмеримо сильнее, он зол, но уверен в себе, а потому нетороплив и спокоен…
Спокоен? Вот это как раз поправимо. А не станет хладнокровия, так сила и гнутой медяшки не будет стоить. Нор вздернул губу, словно бы кусаться хотел; осведомился любезно:
– Зачем же вы рассердились, почтенный? Я же как пообещал, так и сделал – разбил лбом. Ведь не было уговора, что лоб непременно будет моим! А вы собирались смеяться, но не смеетесь. Почему?
Тир с ответом торопиться не стал. Сперва он зачем-то ощупал стол, подвигал его, приподнял. Потом сказал, удерживая на вытянутых руках добротное сооружение, за которым гости, бывало, и по шестеро, и по восьмеро сиживали:
– Не поспешай. Сейчас все будем смеяться.
Всхрапнув, человек-бык грохнул столом об пол, выпрямился, стряхнул превратившиеся в щепу опоры и двинулся к Нору, явно собираясь прихлопнуть его обезноженной столешницей. Двигался Тир нарочито размеренно, неспешно, однако времени на придумывание каких-либо хитрых выходок у парня не оставалось. Что же делать? Под рукой нет ничего, хоть отдаленно напоминающего оружие. Кочерга, однажды сослужившая такую хорошую службу, далеко – она прислонена к каминной решетке, а дорогу к камину загораживает ходячая гора мускулов с огромной доскою в лапах. Н-да, невесело получается. Если Всемогущие позволят выкрутиться, то больше ни шагу без ножа и железного бивня. Плевать, что вооруженный подавальщик будет подозрительно смахивать на идиота, что о диковинном бивне могут пойти опасные слухи, – плевать! Все лучше, чем вот так стоять, будто уличная шавка перед боевым медведем…
