— Ярл Фрод вел свою дружину речным путем, на больших челнах. И вот аккурат за день пути до селища лийвьского начали твориться чудные дела. К примеру, на один челн сухая сосна упала да и загорелась ни с того ни с сего… Много чего всякого тогда приключалось. Фрод Златоусый уж и по реке, и берегом пробовал подобраться — нашелся вроде бы кто-то, знавший тропу через топи…
— Ты чего это покраснел, Гроза? — вдруг участливо спросил Яромир. — Подавился? Давай по спине похлопаю.
А Мечник рассказывал как ни в чем не бывало:
— Ничто не помогло ярлу Фроду. Ушел он с пятью десятками дружинников, а вернулся с четырьмя. Не с четырьмя десятками — просто с четырьмя. Ни одного же лийвина так и не повидал. Только и видел, что стрелы лийвинской работы — в своих мертвых воях.
Вот я и думаю… Мокшане ведь не глупей тех лийвинов! Будь, скажем, я мордвином, и доведись мне свой град оборонять от, к примеру, тебя, воевода, выслал бы я ватаги умелых лучников на речные берега да на суходольную тропу (она ведь здесь одна, ты, поди, знаешь)… Глядишь, и с тобой было бы как с ярлом Златоусым. Опять же, если бы удалось втолковать соседям — муроме, мерянам, всяким другим, — что ворог, нас одолев, за них примется… я говорю, если бы мордва сумела это им втолковать… так они помогли бы, хоть и чужого языка… для мордвы, конечно…
Кудеслав смолк и оглядел сидящих за столом. У Грозы, похоже, застрял-таки в горле недожеванный кусок, но глава соседней общины упорно не позволял Яромиру похлопать себя по спине. Белоконь и Толстой невозмутимо занимались съестным. А Волк вдруг сказал, глядя в Мечниковы глаза:
— Слышь-ка, брат-друг… Возле тебя кабанье стегно лежит. Отрежь-ка мне кусок!
Приезжий воевода коротко взмахнул до сих пор прятавшейся под столом левой рукой, что-то стремительно мелькнуло в воздухе…
Мечник успел перехватить это перед самым лицом — брошенный рукоятью вперед нож с коротким, хищно изогнутым клинком.
Пару мгновений Волк и Кудеслав испытующе разглядывали друг друга. Потом Мечник отвернулся к блюду с печеным мясом. Отрезав небольшой кусок, Кудеслав наколол его на светлое железное лезвие… И вдруг Волково оружие будто само собой вспорхнуло, взмыло над головой сидящего между Мечником и воеводой Белоконя. Нож с нанизанным на него куском мяса кувыркался в воздухе несколько тягучих мгновений, и Волк вполне успел бы сдернуть со стола правую руку. Успел бы. Но не захотел. И железное острие с тупым стуком воткнулось в скобленое дерево между не слишком-то широко раздвинутыми указательным и средним пальцами воеводы. На какой-то миг все будто оцепенели. И пришлых стариков, и хозяев больше всего поразило не опасное перебрасывание ножом, а то, что Волк, оказывается, счел возможным быть при оружии близ Родового Огнища. А ведь знал же, что это означает — во всех Вятковых племенах обычай один… Ножик-то, конечно, махонький — лезвие длиною всего лишь в ладонь, но его плавный и какой-то очень злой выгиб не позволил обмануться этой малостью даже плоховато сведущему в ратных игрушках Яромиру. Такой нож мог иметь лишь одно назначение: убивать.
Выходка Волка казалась до того возмутительной, что именно возмутиться-то никому и в голову не пришло.
А сын «старейшины над старейшинами» как ни в чем не бывало сказал:
— Благодарствую.
Он выдернул нож из стола, повертел его в пальцах и хитро скосился на Кудеслава:
— Скажи, друг-брат, а не скучновато ли ты нынче живешь? Не хочешь ли жизни повеселее?
— Нет. — Мечник вновь сгорбатился над столом.
— Ну, гляди. Но если вдруг захочешь… — Не договорив, Волк набил рот кабаньим мясом.
Затеявшуюся было молчанку прервал Яромир.
— Видишь, воевода, — сказал он усмешливо, — не так-то, оказывается, легко совладать с мокшанской общиной. Да вроде сейчас это и ни к чему. Была у нас с ними распря, правда твоя, да ведь помирились же, рассудили меж собою по справедливости! Так что благодарю за бескорыстную заботу, но от помощи твоей позволь отказаться. И за будущее наше злой тревогой не изводись: уж если кто нас обидит, мы как-нибудь сумеем дать окорот. Даже если ворог окажется пострашнее мокшан — и то совладаем. Как эти… ну, Мечник, скажи!
— Лийвь, — буркнул Мечник.
— Во-во, как она самая. — Яромир удовлетворенно вздохнул.
Толстой выжидательно покосился на Волка и, видя, что тот не собирается отвечать, заговорил сам:
— Ну, хорошо. Беседовали мы долго, пространно, даже урманскую быль (или небыль?) успели послушать… — Голос тщедушного на вид старика резал слух этаким железным позвякиванием. — Ты, старейшина, понял нас, мы поняли тебя. Хорошо. Но не думаешь ли ты, что в делах, касаемых будущего всей верви, решать должен общинный сход?
Яромир сощурился:
— Больно уж неудачную пору выбрали вы для вашего гостевания. Многие охотники ушли на весенние промыслы, многие бортники да углежоги уже в чащу-матушку забрались. Кого же мне на сход кликать? Ребятишек да баб? Снова же таки не сегодня-завтра челнам придет срок на торг отправляться… Нет, нынче нам не до схода. Вот, может быть, ближе к лету…
— Добро, — с неожиданной охотой вдруг согласился Волк.
Он встал и поклонился сперва Родовому Огнищу, потом Белоконю, Яромиру и Кудеславу. Толстой и Гроза торопливо последовали его примеру.
Старейшина, волхв и Мечник поднялись и отдали поклоны.
— Благодарствуем кров сей за ласку да угощение, — сказал Волк, — однако же нам пора в обратный путь. А ты думай, старейшина. Наше дело соловьиное: мы свое просвистали, а там уж тебе решать, ночь на дворе или что. Ежели чего надумаешь аль надобность какая во мне возникнет — дай знать. Я у Грозы еще долгонько буду гостить.
Он повернулся и пошел к двери. Проходя мимо Кудеслава, воевода легонько задел его локтем, шепнул: «Ты тоже думай!»
Когда хлопнула, закрываясь за вышедшими гостями, дверь общинной избы, Мечник тяжело опустился на скамью. Жажда снова вернулась, но у Кудеслава не было сил не только дотянуться до жбана с водой — даже просто рукой шевельнуть казалось немыслимым. Перед глазами клубился желтоватый туман, лицо и спина взмокли, все тело сотрясала мелкая частая дрожь… Он почувствовал на лбу чью-то ладонь, показавшуюся сперва куском мягкого талого льда; сквозь застившую взор муть разглядел внимательно-хмурые глаза Белоконя и будто откуда-то издалека услыхал его голос — очевидно, ответ на Яромиров вопрос:
— Плохие дела. У него лихоманка — и как только он умудрился подцепить об этой поре… Да еще я, старый дурень, со своим зельем… Но кто же мог знать, что он хворый… Смочи-ка водой какую-нибудь холстину и дай мне… Знаешь, старейшина, боюсь, что не вести ему нынешней весной челны на Торжище.
Яромир сунул в руку волхву мокрую, капающую водой тряпицу. Белоконь отер ею лицо Кудеслава, и тому вроде полегчало — во всяком случае, видеть и слышать он стал гораздо лучше. Например, Мечник расслышал угрюмое сопение Яромира, его тяжкие, но негромкие шаги (мягкие постолы по утоптанной земле)…
