Заслышав радостный вскрик ильменки, Мечник (он отстал, выволакивая челн на сухое) лишь плечами пожал. Чего было по воде лазить, штанины мочить? Спросила бы — он бы и показал, и рассказал…
Да, Мечник знал это место и сразу понял, что такое удалось Векше выискать на обращенной к противоположному берегу стороне валуна.
Волховской знак, невесть кем и в невесть какие прадавние времена вырубленный на камне, — крест-накрест перечеркнутый круг.
Знак Хорса, светозарного бога-теплодарителя.
Как раз напротив валуна другой берег Истры, бывший в этом месте обрывистым и высоким, пропорола лощина с кремнистыми склонами, похожая на прямой и глубокий шрам от ножевого удара. В ней почти ничего не росло. Деревца и кустарники, умудрявшиеся вцепиться корнями в голый выветренный камень, корчевались талыми водами. А дальним своим концом указывала эта лощина на восток, где по утрам являет себя просыпающемуся миру лик Хорса. И каждую весну бывали такие дни, когда утром, лишь небо начинало светлеть, сквозь серость предрассветных сумерек во вспучившийся на левом берегу валун бил из устья лощины поток радостного яркого света — Хорсово златое копье, которое, в отличие от людских копий, не отнимает, а дарит жизнь…
— Будь милостив, скажи… — Векша торопливо выбрела из воды, остановилась перед Кудеславом. — Там наверху ничего нет?
— Как не быть? Жертвенник Хорсов…
— А не тяжко тебе огонь в нем разжечь? — Ильменка торопливо покосилась на противоположный берег и вновь заглянула в Мечниковы глаза. — Прямо теперь же, а?
— Какая уж тут тяжесть? Невелик труд…
Всего несколько мгновений потребовалось Мечнику, чтобы наломать в ивняке сухих веток, оторвать кусок трухлявой мертвой коры да забраться на валун (поди, в те же времена, что и Хорсов знак над водой, вырубила чья-то рука ямки-ступени на обращенной прочь от реки стороне каменного головача). Сложив принесенный хворост в закопченную колдобину-жертвенник, Кудеслав вытащил из подвешенного к поясу мешочка огниво да трут и приладился было высечь огонь, но вдруг оглянулся встревоженно, заслышав раздавшийся подле валуна негромкий вкрадчивый плеск.
Векшина одежда кучкой валялась у берега, а сама ильменка, оказывается, прыгнула в воду и теперь раз за разом окуналась, будто бы торопясь смыть с тела какую-то невидимую постороннему глазу липучую погань.
Слабый голубоватый дымок потянулся к небу от сложенного в жертвенник хвороста. Мечник отложил огниво и принялся осторожно вздувать уцепившуюся за трут жаркую искру. Та, помедлив, крохотным язычком потянулась к более вкусной еде, лизнула… И через миг слабое, но веселое пламя радостно захрустело мертвой древесной плотью.
Мечник выпрямился и остолбенел. Занятый костерком, он не углядел, когда Векша взобралась сюда, на валун. Всего в шаге… да нет, ближе, совсем рядом — лишь только вздохнет поглубже, и коснется тебя высокой упругой грудью, на самом кончике которой смешно повисла прозрачная капля…
Он ни за что не совладал бы с собой. Никакие слова бы не удержали, никакие крики и просьбы — даже ее слова, крики и просьбы. Однажды уже могло случиться такое, но тогда Мечника обессилила хворь, а теперь…
Теперь он шарахнулся прочь, едва не упав с валуна. Потому что успел заметить, как внезапно заледенела чистая синева Векшиных глаз. А может быть, это ему лишь примерещилось?
Может быть.
Только проверять не хотелось.
Мечник не утратил равновесия лишь благодаря Векше — ильменка схватила за рукав, оттащила от края. И тут же отдернула руку, словно бы обожглась. И сказала, глядя не то под ноги, не то на разгорающийся жертвенный очаг:
— Извини. — По щекам ее стекали неторопливые капли — то ли с мокрых волос, то ли из-под опущенных век. — Извини. Ничего тебе не будет. Ни сегодня, ни вскорости. Только после свадебного обряда — если ты сам его захочешь, когда узнаешь все до конца. Я не могу бесчестно, обманом. Слышишь?!
Она замолчала. Кудеслав осторожно протянул руку, коснулся ее волос. На этот раз ильменка не отстранилась — наоборот, затиснула его ладонь между мокрой щекой и мокрым вздернувшимся плечом и не то простонала, не то проплакала:
— Подожди, будь милостив! Я, наверное, уже скоро решусь рассказать. И тогда, если захочешь… Если только ты и тогда захочешь…
Мечник понимал: расспросы не принесут ничего, кроме новых слез. Что ж, просят ждать — жди. Скрипи зубами, в кровь искусай губы, проглоти жалость к себе и к ней… Жди.
Единственное, на что он еще решился, это выговорить тихонько:
— Если я хоть чем-то могу помочь…
— Можешь. — Она вымученно улыбнулась. — Уйди пока. Я позову, найду, приду… Скоро… А теперь уходи, а?
Кудеслав оглянулся, увидел наливающееся светом устье лощины на противоположном берегу, и, высвободив руку (сама Векша, даже попросив уйти, так и не отпустила его ладонь), спрыгнул на берег.
Прыгать с высоты в полтора собственных роста, имея на себе шлем и тяжкий железный панцирь, — не слишком удачная мысль. Но Мечник будто бы не заметил своего прыжка. Лишь пройдя сколько-то там шагов по узкой полоске меж водою и стеной ивняка, он почувствовал солоноватый привкус во рту и сплюнул под ноги. В обманчивом предутреннем свете плевок показался черным. Язык, что ли, прикусил, дурень железноголовый? Похоже, что так. Ладно, не напрочь оттяпал — и то хорошо…
Странный звук позади вынудил Кудеслава оглянуться.
Векша.
Выпрямившись во весь рост над жертвенным очагом, как бы обмывая прозрачным дымом дивный свой гибкий стан, она пела что-то печальное и протяжное.
Что? Жалобу? Моление о защите? Мечник не мог разобрать ни слова, хоть и отделяло его от валуна всего-навсего полтора-два десятка шагов. Как же может Векша надеяться докричаться до самой небесной тверди, по которой проторена извечная Хорсова тропа?
Вот ильменка оборвала пение, вскинула руки, замерла, словно бы вслушиваясь в нечто, открытое только ей…
И вдруг вся она вспыхнула нестерпимо чистым златым сиянием, когда каждая из испещривших ее влажную кожу капелек речной воды отразила в себе видимую покуда одной лишь Векше закраину огненного Хоросова лика.
Мечник не знал, не заметил, когда именно сгинула с неба облачная пелена. Скорее всего, это произошло уже довольно давно — тогда же, когда ветер слизал повисший над рекою туман. Но сейчас Кудеслав, привыкший на протяжении этой нескончаемой ночи видеть над головою беззвездную черноту, посчитал дивом, свидетельством благоволения бога-светодарителя расплескивающуюся по небу голубизну.
Мечник видел, как Белоконева купленница вдруг опустила руки, сникла, заозиралась в непонятной растерянности — словно бы вспомнила наконец о чем-то, что непременно следовало предусмотреть и что она упустила из виду.
Кудеслав рванулся было обратно, к ней, но тут же замер: понял он, о чем вспомнила Векша. А еще он понял, что ильменка обойдется без его помощи.
