Единственного, самого первого взгляда хватило Мечнику, чтобы понять, отчего ворожий охоронщик не спускался к подошве холма и зачем ворогам понадобился огонь.
Костерок (маленький, но ухоженный, а уж пищи для него запасено — и десятикратно большему хватило бы на всю ночь) горел точнехонько в центре выложенного из камней Хорсова знака. И означало это, что слабенький, зажженный людьми огонек есть как бы частица животворящего пламени могучего солнцеликого бога, пламени, извечно побеждающего темень и темных.
Так-то.
Боятся, значит.
Едва ли не с прошлого лета живя близ старицы, доподлинно зная, что рассказываемая о ней жуть выдумана из чьей-то головы ради их же безопасности, — боятся!
Будто ребяты малые, свято верящие собственной небылице о том, что остатки меда из гостевой мисы подлизал Домовой!
А охоронщиков оказалось двое. Они молчком сидели возле костра и глядели в огонь. Время от времени сидящий лицом к Кудеславу кряжистый мужик лет сорока (не тот, что давеча обходил холм, — другой) наклонялся вперед, поправляя да подкармливая огонь. Тогда становилось видней видного, что несколько дней назад — может статься, при нападении на челны — выпало ему близко спознаться с чьим-то кулаком, а то и с обухом топора. Вся левая половина этой и без того не блещущей красотою рожи превратилась в огромный вздутый черный кровоподтек…
Вся левая половина…
Рожи…
Кровоподтек…
Вот оно!
Вот оно, пришедшее незадолго перед минулым полуднем ощущение крохотного ускользистого пенька-занозы: изловчись только, подцепи, сумей потянуть, и…
Тогда ощущение это спугнули Векшин обморок и потеря меча. А теперь…
Теперь удалось-таки подковырнуть, уцепиться, потащить на себя.
Лицо. Виданное прошедшей ночью лицо Кудлая, обезображенное огромнейшим синяком. Синяком, которым, по Яромировым же словам, наградил пакостного щенка сам Яромир. Синяком не менее чем двухдневной давности.
Все оказалось простого проще. Действительно, выискивая виновника бед общины, следовало сперва уразуметь, кому от тех бед выйдет наибольшая польза. Только нужно было еще держать в голове, что пользой одного может оказаться вред для другого. Нужно было обо всем догадаться еще прошлой ночью, в граде, стоя над ямой с упокойником-подменышем…
«Уж ты прости мне, Ковадло, за недогадливость, за злобу мою недавнюю! Впрочем… Может, покуда рано прощенья просить: есть же еще и дубинка с набалдашенным на нее железом»…
Да, удалось-таки подковырнуть занозинку, уцепить, потянуть. Только потянулось за нею на свет Хорсов такое, что любому, даже бывалому во всяческих былях мужику-воину, впору обеспамятовать…
А Ковадле вовсе невдомек, что вдруг содеялось с Мечником. Будто омертвел бывалый во всяческих былях воин, будто бы вот-вот обеспамятует. Даже при этаком свете видать, как побелел; шею вытянул (не ровен час заметят!); дышит, будто сом на березе; пальцы чуть ли не по самые костяшки умудрился вогнать в земляночную кровлю…
Лишь после того, как перепуганный кователь третий раз пихнул его кулаком в панцирный бок, Кудеслав наконец вспомнил, где он нынче, для чего и зачем. Переведя дух, он еще раз взглянул на охоронников, на землянки…
Да, все было действительно именно так, как показалось еще оттуда, от подножья холма. Дерном выложены лишь те скаты земляночных кровель, которые смотрят наружу, — это чтоб сторонний наблюдатель, мельком глянув на холм, не углядел бы примет людского жилья.
А сторожа, сидящая у костра, видит вокруг себя кровли из прочных жердей да наваленного на них хвойного лапника — для теплоты, значит; вроде как травяные и камышовые кровли многих градских изб. И еще видит она, сторожа, узкие зевы земляночных входов, похожих на звериные норы, и из нор этих доносится приглушенный пологами разноголосый сладостный храп (это хорошо, что доносится, — поди, конопатит охоронничьи уши).
Да, зевы узки: одному лезть, без спешки — и то употеть. А лапник сухой, давний. Вот и ладно.
Мечник обернулся к Ковадлу, мотнул бородой — все, мол, уходим.
Ушли.
Хвала богам — незаметно ушли.
Но не далеко.
Соскользнули с холма, вновь укрылись все под той же елью, и Кудеслав, отворотившись от склона и прикрыв рот ладонями, прокричал филином дважды, потом единожды, потом опять дважды — в общем, как было условлено.
На холме возле костра завозились, ругнулись невнятно (только и понять было, что ругнулись, а как, на каком языке даже — леший разберет); потом хриплый насмешливый голос пробасил невнятно:
— Эко тя пробирает! Пугатькала — и того упужался, ажио порты взмокрели…
Снова неразборчивое бормотание — видать, «упужавшийся» пробует оправдаться. Интересно, что за люди такие? Вроде и похожего языка, а все же не от Вятка… Или неближние… Ладно, пес с ними. Об этом еще гадать, что ли? Главное, обоих можно будет спрашивать по-вятичски и вятичским ухом понимать их ответы. Обоих. Но тот, который старше, должен бы больше знать.
Не дожидаясь, покуда соберутся все, Кудеслав притянул вплотную к себе Ковадла и появившегося в числе самых первых Белоконя. Притянул и зашептал:
— Нужно от охоронников избавиться. Староватого, что с битой мордой, я сам заберу, живьем. А ты, кователь, второго порешить сможешь? Чтоб и не пискнул?
Званов наперсник в ответ кивнул и тут же тихонько ойкнул: ударился виском о закраину Мечникова шлема.
Мечник собрался было вразумлять его, как да что делать с охоронником, но Ковадло прошипел ему в ухо:
— Как ты на пожилого-то кинешься, я своему камень в голову брошу. Ладно получится?
— Ладно. Только гляди у меня! Ежели что…
Кователь лишь плечами пожал.
— Может, я вместо него? — предложил Белоконь, но Кудеслав стиснул пальцами волхвово плечо:
— Нет уж. Тебе и тут дело: вели мужикам охватить холм облавой, и как засветится наверху, бейте тех, которые станут выбегать. Понял? Только озаботься, чтоб еще хоть одного бы живьем…
— Что засветится? — спросил волхв.
— Увидишь, — нетерпеливо ответствовал Мечник. — Ну все. Пошли, кователь! И гляди, гляди у меня!
Снова вершина холма, снова приглушенный храп из черных земляночных нор и отсветы Хорсова оберегательного огня, мечущиеся по сумрачным лицам стражей.
Не дремлют стражи. Позевывают в кулаки, то и дело принимаются злобно тереть глаза, однако же не поддаются сонливости. И оружье у каждого наготове, под правой рукой: у одного рогатина, у другого короткое копье-дрот — это как раз у пожилого. С понятием мужик. Коли внезапно набросятся, да еще не издали, таким копьецом куда ловчей отбиваться, чем топором или той же рогатиной.
