— Надеется расколоть камень своей молитвой?.. — ехидно заметил Зарудный и оборвал себя на полуслове, потому что фигура Игнатия вдруг побледнела, ее контуры стали нечеткими, и человек исчез в ослепительной световой вспышке.
Они видели конечный результат перехода в мельчайших деталях. На хорошо освещенной площадке только что стоял человек. Но теперь его там не было. Он исчез, растворился в свете или, действительно, прошел сквозь камень…
— Теперь моя очередь, если вы не против… — произнес Ротанов, окидывая оценивающим взглядом каждого из своих спутников и уже предвидя готовые сорваться с их губ возражения.
— Я пас, — первым откликнулся Зарудный. — Я не верю в мистику, в таинственные переходы и потусторонние врата, поэтому я посторожу вас снаружи. Кто-то должен остаться, чтобы здесь не случилось чего-нибудь непредвиденного к моменту вашего возвращения.
— Ты прав. А вообще вопрос о том, идти или не идти, каждый решает для себя лично.
— Ну для меня тут вопросов нет. — На лице Гранта застыла блуждающая улыбка. — Я давно хотел найти тех, кто перевернул всю мою жизнь. Надеюсь, этот камень ответит мне хотя бы на вопрос, почему погиб мой неродившийся сын и есть ли в этом мире хоть какая-то справедливость! И, не дожидаясь согласия, он отодвинул Ротанова, словно тот был неодушевленной преградой на его пути, и двинулся к камню так стремительно, что Ротанов даже не успел решить, нужно ли его останавливать.
В отличие от Игнатия Грант не стал опускаться на колени, просто шел и шел вперед, словно не замечал каменной призмы перед собой, и, когда между ним и камнем осталось не больше метра, неяркая голубоватая вспышка на том месте, где только что стоял человек, вновь возвестила им о том, что еще один член их команды ушел в неизвестность. Попал ли он внутрь камня или переход через врата перенес его гораздо дальше — это каждый из них мог выяснить лишь на собственном опыте. Ждать возвращения тех, кто вошел внутрь врат, по словам Игнатия, можно было всю оставшуюся жизнь.
— Ты рискнешь? — обратился Ротанов к Хорсту. После истории с Грантом он перестал настаивать на своем праве первым пройти врата.
— Разумеется, я рискну. Но мне не хочется оказаться в новом мире без своего единственного друга. Я должен знать, что для тебя переход прошел благополучно.
— Тогда тебе придется набраться терпения. Подожди в течение часа. Я постараюсь выяснить, что там происходит, и вернусь.
— А если этого не случится? Если тебе не удастся вернуться, что нам делать? — спросил Зарудный, не терявший своей всегдашней обстоятельности и предусмотрительности, даже в этих необычных условиях.
— Через час, если меня не будет, вы можете поступить так, как решите сами. Я могу лишь посоветовать не испытывать судьбу. Этот переход кажется мне небезопасным. Возвращайтесь к кораблям. Вместе с оставшимися там людьми вы что-нибудь придумаете. — Ротанов усмехнулся, поправил рюкзак за плечами и ровным, неторопливым шагом направился к камню.
Когда до глыбы оставалось метров пять, он ощутил во всем теле легкое покалывание, словно электрические токи прошли по нему снизу доверху. Похожее бывает при физиотерапевтических процедурах. Никаких неприятных ощущений эти токи не вызывали, хотя усиливались с каждым шагом, приближавшим его к таинственной глыбе.
В конце концов, они вызвали к жизни вспышки зрительных образов в его глазах. Было ли это всего лишь результатом раздражения сетчатки усилившимся потоком электронов или чем-то другим, он так и не узнал. Видения слились в пестрый хоровод, все смешавший в его сознании, окружающее пространство растворилось в вихре пляшущих огней.
Переход из одного состояния в другое произошел без всяких резких ощущений, как бывает во сне. Только что он шел к каменной глыбе, по освещенному нереальным синим светом пространству, — и вот он уже сидит на телеге, на ворохе сена, в ином, ярко освещенном восходящим солнцем мире. Больше всего Ротанова поразил не сам факт перехода, которого он подсознательно ожидал и к которому готовился, а его странно равнодушное отношение к происшедшему — переход был принят его сознанием слишком обыденно, слишком буднично, не вызывая ни удивления, ни протеста.
И вот это несвойственное ему равнодушие при столкновении с чем-то новым и совершенно необъяснимым Ротанову категорически не нравилось, хотя даже недовольство собой проявлялось приглушенно, с трудом пробиваясь на поверхность сознания, словно ему только что ввели какой-то тормозящий нервную систему гормональный препарат.
Возница — молодая женщина лет тридцати то и дело понукала лошадь, не обращая на спутника ни малейшего внимания. Ротанов осторожно пошевелился, проверяя, нет ли боли внутри его тела. Не вызвал ли переход каких-то скрытых повреждений? Но боли не было, и он вроде бы был совершенно свободен.
— Куда едем? — обратился он к вознице со своим первым немудреным вопросом.
— К стражу, вестимо! Отвози вот вас! Делать мне больше нечего, поднавалило сегодня болезных!
По крайней мере, из этой фразы он мог сделать вывод о том, что его спутники благополучно проделали тот же самый путь и, возможно, находятся где-то неподалеку.
— И далеко еще ехать?
— А вон башню видишь? В ней страж и сидит.
Впереди, за поворотом дороги, открывалась серая громада какого-то древнего строения с нелепо торчавшей посередине башней.
— А если я к нему не хочу? Вот возьму и соскочу сейчас с повозки!
— А ты попробуй!
И Ротанов попробовал. До края повозки ничто не препятствовало его движению, но затем упругая невидимая сила водворила его обратно, на копну сена. Стараясь сохранить равновесие после неожиданного толчка, он протянул руку к вознице, но даже дотронуться до нее не смог. Та же самая сила швырнула его на прежнее место.
— Вот так-то… От стража да от судьбы не сбежишь. — Женщина проговорила это беззлобно. В ее поведении Ротанов отметил привычное равнодушие, свойственное тем, кто долго выполняет одну и ту же работу. Независимо от характера самой работы, все, что к ней относится, с каждым разом вызывает все меньшее любопытство, все меньший интерес.
Именно из-за этого свойства человеческой психики в Управлении внешней безопасности срок службы чиновников, занятых в информационной обработке поступающих из колоний данных, был сокращен до одного года.
Но сейчас Ротанова мало волновали дела управления. Вся его прежняя жизнь вспоминалась, словно в тумане, и даже недавние события воспринимались, как нечто, не имеющее особого значения. Зато все, что касалось повозки, ползущей по сельской дороге, и его спутницы, вызывало у Ротанова самый живой интерес.
В тридцать лет сельские женщины, обремененные многочисленными детьми и тяжелой ежедневной работой, выглядят уже достаточно изможденными, но это не относилось к его спутнице. Ее нельзя было назвать красивой — слишком грубые черты и чрезмерно развитые мышцы портили ее внешность, но в то же время на ее лице иногда вспыхивал какой-то затаенный огонь, словно тайная, тщательно скрываемая от окружающих страсть поддерживала ее интерес к жизни. К той самой жизни, о которой Ротанову необходимо было узнать как можно больше, причем постараться успеть сделать это, пока дорога, ведущая к башне, не кончилась.
