Дворников?! Ты, бля, понимаешь, что если начнется война, то эти пидорасы первым делом выместят свою ненависть на тебе?! Они не тебя должны ненавидеть, урод-в-жопе-ноги! Они должны ненавидеть потенциального врага, из-за которого ты вынужден их дрючить! Вы-нуж-ден! Ты не хочешь, но должен! И они это должны чувствовать! Плакать кровавыми слезами, получать от тебя по морде, но чуять, что ты не злобу свою на них вымещаешь, а готовишь к драке с вероятным противником! Что этот противник, мать его задери, умышляет плохое против матерей, сестер, жен каждого из нас! А мы только готовимся!
Косыгин вяло отругивался.
— Нет, ты не понял, — настаивал Майкл. — Ты был рядовым и мог позволить себе бить по морде просто так, за то, что тебя не послушались. А сейчас ты сержант и будущий офицер. И все эти сопляки не тебя не слушаются — страну. Вот это забей в свою дубовую голову.
Иногда Косыгин взбрыкивал, и тогда Майкл поучительно его лупил. Драка обычно заканчивалась тем, что Косыгин убегал в казарму и там отрывался на молодежи. Майкл не мешал. Но потом, вечером, в умывальнике продолжал капать на мозги:
— Как ты с ними обращаешься? Ну чего ты добиваешься, а? Забьешь ты их, и что? Первый удар — и они в лучшем случае превратятся в калорийные мясные полуфабрикаты!
Косыгин не знал, что такое полуфабрикаты. Незнакомые слова убивали его похлеще прямого в челюсть.
— А они обязаны драться! И побеждать! Потому что мяса у нас полно! Они должны выживать и убивать, понял?
Иногда Косыгин убегал не в казарму, а в городок. Пролезал через щель в заборе, стараясь не задеть тонкой проволоки сигнализации, и до вечера, а то и до утра шлялся снаружи. Майкл никогда не останавливал его. Подумаешь, снимет его какая-нибудь пожилая баба, накормит и отымеет.
Майкл чувствовал, что отвечает за него. Не в его правилах было заботиться о взрослом мужике, вполне способном постоять за себя. Но ответственность эта лежала в какой-то другой сфере, где Косыгин представал слепым щенком. И еще Майкл будто платил по счетам за двух других — за Шанка, за Никитенко. За то, что мог бы подставить плечо, но отпустил. Предоставил их собственной судьбе. А они погибли.
Майкл верил, что никому из тех, кто оказывается рядом с ним, больше не позволит погибнуть так глупо и бесславно. Потому и торопился вбить в Косыгина как можно больше знаний, собственного богатого опыта. Чтобы парень не утонул в водоворотах жизни.
* * *
Лето традиционно началось с ремонта крыш. За зиму снег на них спрессовывался в лед, сходил кусками, срывая заодно покрытие. В части приказу о ремонте доверяли больше, чем календарю.
В сущности, процедура была проста. Один солдат стоит на краю, поднимает наверх заполненное ведро с кипящим варом. Второй черпает из него «поварешкой» и заливает прорехи. Третий валиком раскатывает.
Майкл от наряда не отказался сам и не позволил Косыгину. Велик труд — ведерко на крышу потаскать! Для здоровья полезно. Опять же, для себя старались: после зимы крыша немилосердно текла, в казарме во время дождя стояли ведра, в которые со звоном плюхалась вода. Майкла капель доводила до бешенства.
В тот день было жарко. Майкл и двое его подопечных разделись до штанов, обнажив торс. Майкл большую часть времени загорал, подставив солнцу грудь, на которой смоляные волосы казались еще черней из-за бледности кожи. Смотрел сквозь ресницы на солдатиков. Хилое их сложение вызывало у Майкла усмешку. Тот, что с «поварешкой», казался пошире, но прыщавая шкурка висела дряблыми складками: еще месяц назад он был упитанным городским мальчиком, а на армейских харчах исхудал. Второй походил на скелет: тощие ручонки, торчащие лопатки, ребра выпирают, словно у ископаемого динозавра, которого для выставки снабдили искусственной кожей. Штаны солдату выдали не по размеру. Он утянул их ремнем, чтоб не падали с талии, и расправил спереди. Сзади, естественно, штаны из-под ремня вылезли и образовали «карман». Очень хотелось туда плюнуть.
Ведро опустело. Майкл сбросил его вниз, наклонился, принимая следующее. За спиной раздался душераздирающий вопль. Майкл в первую секунду чуть не прыгнул вниз — инстинктивно. Потом обернулся.
Тоший солдат с «карманом» катался по крыше. Орал он так, что Майклу стало жутко. Второй с пустой «поварешкой» пятился к краю. Лицо у него застыло в гримасе — на губах дурацкая ухмылка, в глазах ужас. А серые штаны орущего изнутри пропитывались чем-то черным. «Обосрался?» — подумал Майкл, склоняясь над потерпевшим. Но в нос ударил запах вара, а от штанов поднимался явственный дымок. Майкл выпрямился.
— Ты что, урод, сделал?! — заорал он на второго.
В этот момент новобранец допятился до края и упал вниз, нелепо взмахнув «поварешкой».
…Майкл сидел в канцелярии с ротным и пил коньяк. Что теперь? Трибунал? Он не уследил, не предугадал. Один солдат налил другому в штаны разогретого почти до —кипения вара и сам свалился с крыши. У первого ожоги ягодиц, бедер, части мошонки. Задницу обварило так, что штаны снимали вместе с мясом. Второй сломал шейку бедра.
С материка вызвали вертолет. Сопровождать покалеченных отправилась Ленка-фельдшерица. Косыгин проводил ее взглядом, полным собачьей преданности, и жалким букетиком первых цветов. Майкл поморщился. Ему после случившегося противно было видеть, что у других людей жизнь продолжается.
Он помнил, как тряс идиота, выбивая из него объяснение. Тот, от шока не чувствующий никакой боли, твердил: «А чего у него штаны торчат?» Майкл выпустил его: он и себя ловил на желании подкрасться и плюнуть в «карман». Но он-то над своими позывами посмеялся, а кто-то другой из аналогичных побуждений налил в «карман» кипящей смолы. Как весело, ха-ха-ха. Дружеская шутка.
— А так всегда бывает, — обронил ротный. Он внимательно изучал инструкцию по технике безопасности. — Вот вы с Косыгиным решили воспитать образцовую роту, старались. А один молодой дурак искалечил другого, потому что захотел пошутить. И нет ни одному, ни другому дела до ваших устремлений. Им все равно, что пострадают другие. И о стране они тоже не думали. Для них армия — не более чем лишение свободы по ложному обвинению. Пейте, Михаил.
— Да тут уже на дне осталось.
— Ну и что? У меня еще есть. А потом мы с вами пойдем в тир и будем стрелять боевыми патронами по движущимся мишеням. Я говорил вам уже, что вы угадали? Нет? Не беда. А знаете, какие мишени я предпочитаю? Мой денщик изобрел крысоловку, в которой зверьки не погибают. Он их кормит, пока я не захочу напиться. Потом приносит в тир и выпускает. Обычно убегают две-три из десятка. Но сегодня мы с вами перебьем всех. Знаете, Михаил, мне ведь приятно было наблюдать за вами. Вы ворвались, как последний отморозок, а ведете себя, как офицер. Подозреваю, что ваша биография и вполовину не так проста, как написано в личном деле.
— Ваше благородие, я еще не так пьян, чтобы откровенничать.
— Ну так пейте же! В этой жизни, Михаил, все порядочные люди время от времени напиваются. Потому что невозможно вечно из соображений порядочности соглашаться с чужим враньем… С наглым, очевидным враньем, таким красивым с виду и таким гнилым на самом деле. Очень хочется сорваться, сказать наболевшую правду. Лучше напейтесь, Михаил. Правда в этом мире никому не нужна. Каждый живет в своем собственном мирке, который он тщательно выстроил из иллюзий. И ваша правда может повредить некоторые из кирпичиков. А пострадавшие далеко не так мало значат, как можно судить по убогости их внутреннего содержания. И общественное мнение всегда будет на их стороне. Потому что каждый подумает: этот негодяй мог бы так поступить и со мной. А вы — вы всегда будете в одиночестве.
