И в его голове, заглушая этот голос памяти, настойчиво спорили два других голоса, один — голос мальчика Мордреда, сына рыбака, другой принадлежал принцу Мордреду, сыну Верховного короля Артура, взрослому юноше.
“Почему ты должен бояться ее? Она бессильна что-либо сделать. Она беспомощная пленница”.
Это был голос принца, высокого, бесстрашного и гордого, в отделанной серебром тунике и новом зеленом плаще.
“Она ведьма”, — возражал ему сын рыбака.
“Она узница Верховного короля, а он мой отец. Мой отец”, — говорил принц.
“Она моя мать, и она ведьма”.
“Она больше не королева. Ее лишили трона и власти”.
“Она ведьма, и она умертвила мою мать”.
“Ты ее боишься?” — В голосе принца звучало презренье.
“Да”.
“Чего ты страшишься? Что она может сделать? Она даже чары навести не может. Здесь ведь монастырь. На сей раз ты не будешь с ней наедине в подземелье”.
“Знаю. И не знаю, почему я боюсь. Она — одинокая женщина и узница, некому ей помогать, но мне страшно”.
Боковая дверка в сводчатой галерее женского дома была приотворена. Женщина поманила его за собой, и он последовал за ней внутрь, по короткому коридору, в конце которого маячила еще одна дверь.
Удары сердца казались теперь ударами молота о наковальню, ладони у него вспотели. Опустив по бокам руки, он сжал их в кулаки, потом медленно расслабил пальцы, борясь с собой, чтобы обрести утраченное равновесие.
“Я Мордред. Я сам по себе, я ничем не обязан ни ей, ни Верховному королю. Я выслушаю ее, потом уйду. Мне никогда больше не придется встречаться с ней. Чем бы она ни была, что бы она ни говорила, не имеет значенья. Я сам по себе и поступлю по воле своей”.
Не постучав, женщина отворила дверь и отступила в сторону, жестом предлагая ему войти.
Комната была большая, но промозглая и скудно обставленная. И никакого убранства, голые стены из обмазанных глиной ивняковых прутьев, крашенные белой известкой, каменный пол, лишенный ковров или даже плетеных циновок. На одной стене располагалось окно, выходившее в сводчатую галерею; ни слюда, ни ставень не закрывали его, и в комнату свободно залетал прохладный вечерний ветерок. Против входной двери виднелась еще одна дверка. У противоположной от окна стены стояли стол и скамья резного полированного дерева. Во главе стола стояло единственное в комнате кресло, с высокой спинкой, украшенной богатой резьбой, но без подушек. По обеим сторонам его — два простых табурета. Стол был накрыт словно для вечерней трапезы: блюда и чаши из олова и обожженной красной глины или даже дерева. Часть мыслей Мордреда — та, что оставалась холодно наблюдательной, даже когда все тело его покрылось испариной и сердце бешено колотилось в груди, — с сардоническим весельем отметила, что его сводных братьев ожидает трапеза, скромная даже по монастырским меркам.
Однажды в прошлом, когда оборванного сына рыбака впервые привели в великолепный зал, полный красок и света, чтобы он встретился лицом к лицу с королевой-ведьмой, он не видел ничего, кроме нее; сейчас в этой промозглой и голой комнате он забыл обо всем и во все глаза уставился на королеву-узницу.
Она была все еще в простом черном одеянии, что надела для службы, лишенном красок или украшений, за исключением серебряного креста (креста?), что висел у нее на груди. Ее волосы были незатейливо заплетены в две длинные косы. Вуаль она откинула на спину. Моргауза сделала шаг вперед и остановилась, одной рукой опираясь на высокую спинку кресла, а другую пряча в складках черных одежд. Безмолвно и неподвижно она ждала, пока придворная дама заложит засов на двери и тяжелой мерной поступью проследует через комнату, чтобы выйти через маленькую внутреннюю дверку. Когда дверка отворилась, Мордред мельком углядел сваленные в кучу скамеечки и кресла, и блеск серебра, прикрытого грудой занавесей. Кто-то быстро произнес неразборчивые слова, и на неизвестного тут же шикнули. Дверь тихо затворилась, и он остался наедине с королевой.
Он стоял неподвижно, выжидая, когда она сделает первый шаг. Королева повернула голову и застыла в изящной позе, давая повиснуть молчанию. Свет от окна скользил в тяжелых складках ее подола, подрагивал на королевиной груди серебряный крест. Внезапно, как бывает с пловцом, вынырнувшим из водных глубин, чтобы глотнуть воздуха, Мордред ясно увидел две вещи: побелевшие костяшки пальцев, скомкавших темную материю, и вздымавшуюся и опадавшую в такт участившемуся дыханию грудь. Выходит, она тоже ждала этой беседы далеко не с невозмутимым самообладаньем. Она была так же напряжена, как и он сам.
Увидел он и другое. Отметины в штукатурке там, откуда поспешно убрали занавеси; светлые пятна на полу, где лежали ковры. Едва различимые на полу царапины, там, откуда были вытащены и свалены во внутреннем покое кресла, столики и напольные подсвечники-треножники — обстановка, достаточно легкая, чтобы с ней могли управиться женщины, — вместе с подушками и серебром, и прочими предметами роскоши, без которых Моргауза не мыслила себе жизни. Вот она — уловка ведьмы. Снова, как было в ее обычае, Моргауза подготовила декорации. Простые черные одежды, голый промозглый покой, отсутствие прислуги — королева Оркнейская все еще беспокоилась о том, что будет доложено Артуру и что найдут в ее обиталище сыновья Им следовало видеть в ней одинокую узницу, которую притесняют в ее унылом и скорбном заточении.
Этого оказалось достаточно. Страх Мордреда поблек Он отвесил церемонный придворный поклон, после чего спокойно выпрямился и стал ждать, по всей видимости, нимало не смущенный молчаньем и испытующим взором королевы.
Та уронила руку со спинки и, подобрав другой рукой тяжелую юбку, проплыла вперед и опустилась в кресло. Королева разгладила на коленях складки платья, сложила поверх них руки, такие белые на фоне черной материи, и лишь тогда подняла голову и медленно оглядела юношу с головы до ног. Тут он увидел, что для встречи она надела золотой обруч, корону малых королевств Лотиана и Оркнейских островов. Жемчуга и цитрины в оправе белого золота поблескивали на красноватом золоте ее волос.
Когда стало наконец ясно, что он не испытывает ни благоговения, ни смущенья, королева снизошла до того, чтобы заговорить:
— Подойди ближе. Сюда, так мне будет лучше тебя видно. Гм. Да, очень хорошо. “Принц Мордред”, так, мне сказали, теперь тебя величают. Краса Камелота и исполненный надежд меч на службе Артура.
Он снова поклонился, но не произнес ни слова. Губы королевы подобрались.
— Так, выходит, он тебе рассказал?
— Да, госпожа.
— Правду? И он посмел? — Голос ее стал резок от презренья.
— Его слова были похожи на правду. Никто не станет выдумывать такую историю, чтобы потом ею похваляться.
— Ах вот как, юный змей умеет шипеть. Я думала, ты мой преданный слуга, Мордред — сын рыбака.
— Я был им, госпожа. Чем я тебе обязан, того я не отрицаю. Но того, чем я обязан ему, я также не стану отрицать.
