Хаким ждал, чего угодно, только не такого подлого вопроса в лоб.
Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но – работаешь… сейчас… Какая работа? О чем речь? Он в Москве даже выпить не успел! Всем своим широким комсомольским сердцем Хаким чувствовал, что ответить необходимо. И прямо сейчас. От правильного ответа зависела его судьба. Ведь если он сейчас неправильно ответит, его могут запросто вернуть обратно в солнечный Узбекистан, а там его отправят в пустыню убирать хлопок, и все такое прочее.
Работа!
Какое ужасное слово!
Терзаясь, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина – собрание сочинений, том второй, что-то такое про зайчиков, волков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое. Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь дается человеку только один раз. Вот Хаким и выпалил: «А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!»
Я же говорю, сам дьявол сдавал в тот день карты.
Теперь сломался генсек.
Он ожидал от Хакима чего угодно.
Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на партийную классику.
Но – Пришвин! У генсека заледенела спина. Полгода назад завом отдела в его большом комсомольском хозяйстве работал некто Пришвин. Генсек сам изгнал этого Пришвина из хозяйства – за плохие организационные способности. А теперь что же такое получается? Всего за каких-то полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал второй том сочинений, а ребята генсека проморгали? Что же вошло во второй том товарища Пришвина? – не без ревности подумал генсек. Скорее всего, торжественные речи, выступления на активах…
Но в панику генсек не впал.
Нет крепостей, которых бы не взяли большевики.
Он поднял на Хакима еще более добрый, еще более усталый взгляд, дохнул ароматом хорошей американской сигареты и, как бы не заинтересованно, как бы находясь в курсе дела, понимающе заметил: «Ну да, второй том. Это хорошо, что ты так много работаешь, Хаким. Это хорошо, что ты работаешь уже над вторым томом… – Генсек шел вброд, на ощупь, он пытаясь проникнуть в очередную темную партийную тайну. – У тебя верный взгляд на вещи, Хаким… Это так… Но ведь у товарища Пришвина… У нашего товарища Пришвина… У него плохие организационные способности…
Слово было сказано.
Хаким покрылся испариной.
В его смуглой голове сгорела последняя пробка, но спасительную тропу под ногами он уже нащупал. Лучше погибнуть в этом кабинете, но не сдаться. Наверное, не зря в моем номере оказался том товарища Пришвина, решил он. Подкинули, проверяли бдительность. Мало ли, зайчики да капель. Это как посмотреть. За первой апрельской капелью можно рассмотреть и что-то такое… Оттепель, вспомнилось ему. Мало ли… Он, Хаким, много работает над классическими произведениями товарища Пришвина. И учтет все замечания товарища генсека. «Да! – восторженно выдохнул он. – Организационные способности у товарища Пришвина плохие. Но природу пишет хорошо!»
Теперь пробки сгорели у генсека.
«Ты прав, Хаким, – с трудом выдавил он, – природу пишет хорошо, но организационные способности плохие».
«Очень плохие организационные способности, – восторженно подтвердил спасенный Хаким. – Но природу пишет хорошо!»
Все реже и реже выходили фантастические произведения, показывающие широкие панорамы грядущего, зато все чаще в незамысловатых сюжетах начали появляться враги народа, шпионы, вредители, диверсанты. Весьма характерной в этом отношении вещью следует признать небольшую повесть Андрея Зарина «Приключение», напечатанную в 1929 году в известном журнале «Вокруг света» – в журнале, как указывалось на титуле, путешествий, открытий, революционной романтики, изобретений и приключений.
Два приятеля, любившие выпить, случайно увидели с помощью бинокля в окне дома напротив странного человека в белом халате, возившегося с какой-то странной аппаратурой. Совершенно ничего не зная о подозреваемом, основываясь лишь на интуиции, они сразу поняли: враг! «Надо установить его преступления, потом арестовать и судить. Судить и расстрелять. Да! Да!» – «Несомненно, – догадываются проницательные герои, – тут и контрреволюция, и вредительство, быть может, шпионаж. Белогвардейцы и иностранные прихлебатели».
И не ошибаются.
«Большое дело сделали, большое! – сообщил друзьям представитель ЧК. – Немного с опозданием, но все-таки. И эмигранты там, и свои вредители, и эстонские шпионы. Всего есть!»
– Это сильно, – заметил Гацунаев. – Но ведь наша Антология посвящена фантастике!
Ну да.
Кто спорит?
Просто советская научная фантастика всегда шла параллельно разоблачениям.
Советский читатель нуждался в новых понятиях, любая кухарка должна была уметь не только руководить государством, но и разбираться в законах природы, она должна была знать и понимать все партийные установки на этот счет. Герою новой фантастики уже не надо было притворяться ученым. «Сам Джон Инглис не мог понять, как ему удалось сконструировать такое чудо… Иксофор (прибор, построенный героем писателя В. Язвицкого, – Г.П.) работал вопреки всем известным законам природы, но факт оставался фактом – аппарат действовал».
Этого достаточно.
Как достаточно и такой характеристики героя: «Гений, можно сказать, и душа-человек».
Почти обязательными стали многословные послесловия к фантастическим книгам.
В них, в послесловиях, объяснялось, почему та или иная идея автора вздорна, непонятна, глупа, даже вредна. А авторы пытались объяснить, почему, на их взгляд, та или иная идея хотя и вредна, глупа и вздорна, но все же полезна.
Например, Валерий Язвицкий, автор неприхотливых научно-фантастических рассказов, искренне писал: «Мы обычно не замечаем того, что нам знакомо с первых дней нашей сознательной жизни. Мы не удивляемся многим явлениям, не спрашиваем себя, почему они происходят так, а не иначе. Например, разве кому-нибудь приходит в голову вопрос, почему вещи, поставленные на стол, не скатываются и не падают? Мы не удивляемся, почему мы твердо стоим на земле, почему можем делать прыжки. Занимаясь гимнастикой, мы не задумываемся над тем, почему легко взбираемся вверх по гладкому шесту. Нам никогда не приходит в голову спросить, почему завязанная узлом веревка не развязывается, если потянуть ее за концы, а наоборот, еще крепче завязывается».
Действительно, герои Алексея Толстого, Михаила Булгакова, Ильи Эренбурга, Евгения Замятина как-то не задумывались над такими вопросами.
«В этой научно-беспредметной повести, – оценивал критик А. Ивич повесть Александра Беляева «Человек-амфибия», – нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений. Он оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько-нибудь заметного литературного значения».
