– Танцуйте, дочери ужаса!!! – ревел спускавшийся впереди «патриций». – Пляшите, пойте, ликуйте, чертовы шлюхи! Сегодня мы приносим жертву проглоту-всепожирателю!!!
Но они как будто не слышали – стояли, молча подняв лица, безвольно уронив руки, всматриваясь слезящимися от пепла глазами – кого там опять несут?.. Не моего ли?.. Не из моих ли?.. Если бы только в их силах было помочь, укрыть, подарить этому несчастному бесценное сокровище – лишний денек, всего лишь один… Ведь каждый их день был теперь равноценен целой жизни, где новое утро становилось бесценным подарком, подобным рождению, а каждый обнявший землю вечер был последним. Но что они могли?.. Ничего. И медленно расступились, пропуская процессию к воде.
Степан в принципе не прочь был искупаться, вот только ему совсем не мечталось закончить свой славный путь в желудке у проглота, а он не очень представлял себе, каким способом его «зверь» мог бы расправиться с такой тварью. Поэтому он ожидал от «зверя» каких-либо решительных действий еще на берегу, пока его несли, и потом, когда уже раскачивали, – до последней минуты, до последней секунды ждал, что вот сейчас вновь обрушится камнепад и вся толпа трусливо исчезнет, или у них случится массовый перелом рук и ног под его тяжестью. Но, увы: ноги наслажден-цев поднесли его к краю набережной без малейшего для себя ущерба, а руки раскачали как следует, чтобы закинуть подальше, и, оставшись-таки невредимыми, бросили. Степан под общий торжествующий вопль полетел в черную воду, на лету очень и очень сожалея, что его «зверь» обошел этих ленивых отъевшихся скотов, пьяных вседозволенностью в погибающем мире, своим вниманием.
Окунувшись, он вынырнул и медленно поплыл от берега, не желая видеть их потную толпу, застывшую в сладострастном предвкушении зрелища. Вскоре его тела под водой коснулось что-то, и он невольно быстрее заработал руками, но они тоже наткнулись на это «что-то», а потом в него уперлись и ноги. Оно было огромно и поднималось прямо под ним, так что через какое-то время он оказался лежащим на скользкой вершине большого покатого острова, судя по всему – плавучего, притом явно органического происхождения. Поднявшись на ноги и пройдясь, Степан очень скоро определил, что находится на туше проглота, похоже, увы и ах – дохлого. «А что мы сегодня кушаньки? А, вкусного красного паучка и желтую кошечку? Ну, чему ж тут удивляться, когда даже детишек в садике учат: „Красный цвет – дороги нет! Желтый – приготовиться!“ Эти существа из другого мира могли быть в принципе не пригодны в пищу местному чудовищу, а может быть, дело было в паучьем яде – кто теперь разберет, да и какая разница! Важен был результат.
Стоя поверх той самой утробы, куда наслажденцы хотели его упечь, Степан наконец посмотрел на берег – неплохо было бы сорвать с них гром рукоплесканий, подумалось ему, еще приятней – бурю бессильных проклятий, но широкая аудитория, осыпавшая всю лестницу вширь и ввысь, встретила его триумф гробовым молчанием. Лишь одна фигурка радостно вскинулась, махая палкой. Степан с благодарностью узнал старика и подумал, кстати, что у него-то и надо будет расспросить насчет Бяксы – действительно ли она совершила здесь что-то более преступное, чем он, и куда так загадочно испарилась после своего злодеяния.
Дольше торчать на проглоте не было смысла. Возвращаться к наслажденцам тоже не больно-то хотелось, но иного выбора не было, и Степан прыгнул в воду.
Приближаясь к берегу, он заметил, что на океане при полном безветрии поднялась мертвая зыбь. Он поплыл быстрее; набережная росла, поднимаясь все выше над водою. Несколько раз ему казалось, что еще пара гребков, и он ее достигнет, но она как будто бы отступала, оказываясь гораздо выше, чем он вначале предполагал; нечто подобное он испытал в космосе на подлете к планетарной станции, но она-то и в самом деле была колоссальных размеров, чего никак нельзя было сказать о высоте здешней набережной. То есть раньше нельзя было.
Определенных выводов по этому поводу он сделать не успел, потому что в это время по левую руку от него из волн выпросталось чудовищное рыло еще одного проглота. Тут же оно распахнулось наподобие омерзительной пещеры. Степан остервенело заработал конечностями, преодолевая поток воды, устремившийся в это ненасытное хайло. В ужасе от увиденного он совершенно упустил из виду тот факт, что его жизнь находится под надежной защитой и ему вовсе необязательно так панически за нее бороться. «На „зверя“ надейся, а сам не плошай», – вот единственное, что он мог бы сказать впоследствии себе в оправдание. Однако сейчас всем его существом владел всепоглощающий животный ужас. И дикий протяжный вопль, переходящий в визг, раздавшийся откуда-то сверху, вполне органично с ним переплетался. Вскинув голову между взмахами, он увидел рубиновые импульсы, непрерывной чередой хлещущие с берега в направлении разверстой пасти. Кто-то, дай бог ему здоровья, лихорадочно, не жалея зарядов, расстреливал чертову каракатицу, чья бугристая, начисто лишенная зубов ротовая полость уже катастрофически приблизилась к Степановым ногам. Но, увы, стреляли безрезультатно: мерзкое осклизлое жерло и не думало захлопываться, оно, напротив, распялилось еще больше и тянуло в себя воду, как в бездонную цистерну. И Степан продолжал грести, надрываясь, вложив оставшиеся силы в последний отчаянный рывок. Но вот несущийся навстречу поток как-то резко ослаб. Одновременно ноги прошлись по чему-то достаточно твердому, весьма похожему на спину третьего подводного гада, но оказавшемуся на поверку самым настоящим дном.
«Вот те на, отлив, что ли?» – промелькнуло в голове, когда Степан поднялся во весь рост – вода бурлила теперь вокруг его бедер, стремясь уже не к проглоту, а отступая от берега. Впереди, совсем неподалеку высилась каменная громада набережной, а рядом, в каких-нибудь двух шагах, лежала гороподобная туша, все еще бессильно разевавшая пасть. И она была тут не единственной – подобные же «острова» выросли по всему прибрежному пространству, становящемуся с каждой секундой все более мелководным.
– Степа-а-а-ан! – истошно заорал откуда-то сверху женский голос. Он поднял голову – с края набережной ему махала какая-то голая девица с бластером в руке. Ну, не то чтобы совсем голая, а при набедренной повязке. Рядом с ней стоял старик, державший бухту веревки.
– Сюда!!! – орала девица, в то время как старик уже скидывал вниз веревку. – Скорей!!!
Наслажденцы, застывшие поблизости в оцепенелых позах, почему-то никак на них не реагировали, даже не глядели в их сторону – все взгляды были устремлены в океанскую даль. Степан обернулся.
На горизонте поднималась, кипя, отвесная стена воды высотой… Нет, с такого расстояния было не определить. Может, с останкинскую башню. А может, и с две. Теперь не приходилось сомневаться, что являлось причиной отлива.
– Степа-а-ан!!! Чтоб тебя жратохряпс заел!!! – это замечательное пожелание заставило его очнуться: с трудом оторвав взгляд от одной, поистине апокалиптической стены, он развернулся и побежал к другой – рукотворной. Хотя, казалось бы, зачем? С океана на этот берег надвигалась чистая, стопроцентная гибель – ревущая, всепоглощающая бесь, не знающая преград, не подвластная усмирению, даже его «зверем»: что по сравнению с этим какая-то автострада или лакомка-проглот? И не все ли ему было равно, где ее встречать – здесь, внизу, стоя на обнажившемся дне, или на набережной, куда его, уцепившегося за конец веревки, подтянули, на удивление, быстро? Наверное, в нем еще жила надежда кого-нибудь тут спасти – того же старика и молоденьких танцовщиц: раз Бякса раздобыла оружие, значит, не все еще потеряно.
