Кое-кто из этих людей проживал ныне на Западе и занимал немалые посты. Когда Саша закончит свою работу и вторая башенка (переехавшие в ФРГ и другие западные страны) будет изучена руководством, к части таких высокопоставленных лиц подойдут агенты КГБ с целью вербовки, шантажируя разоблачением их связей с НКВД в прошлом. Ударной точкой замысла являлось то, что многие из выданных тайн касались коммерческих интересов крупнейших германских концернов, существующих и поныне. И вот если администрация концерна Игрек узнает о том, что поддерживаемый и финансируемый ею политик Икс в свое время нанес этому концерну огромный ущерб, сотрудничая с НКВД (а не сотрудничает ли с Советами и теперь?), вот тут-то вышеназванному господину всерьез не поздоровится.
А в основании этой хитроумной пирамиды шантажа лежала кропотливая возня в архивной пыли пребывающего в неведении Саши Волкова. Имейся у КГБ в тысяча девятьсот шестидесятом году хоть один компьютер, все было бы сделано за пару часов. Но компьютера не имелось, и Саше дали целый месяц.
У него в глазах рябило от черно-белых фотографий Гансов, Фрицев, Дитеров и Карлов, от мелкого текста, от бесчисленных сносок и примечаний, иногда на немецком языке, которым, правда, Саша, владел отлично. Сотрудница архива Леночка жалела его, заваривала чай, бегала в буфет за бутербродами, и все же к концу дня Саша возвращался домой с больной головой и красными, опухшими глазами.
Около полудня двадцать шестого мая он раскрыл очередную папку.
«Ганс Вессер, — прочел он под фотографией мужчины в армейской пилотке, — лейтенант вермахта, в боях на Восточном фронте не участвовал… Послужной список… Был обнаружен выздоравливающим после тяжелого ранения в военном госпитале Шенеберг 15 мая 1945 года… Освобожден 23 октября 1945 года…»
— Так, так, — бормотал Саша, листая страницы дела. — Это все пропускаем, лабуда… Ага, вот. Местопребывание в настоящее время не установлено… Кандидат в третью башенку, шут их всех побери…
Саша захлопнул было папку, но какая-то не поддающаяся определению сила властно заставила его вновь вглядеться в фотографию Ганса Вессера.
Неужели он знает этого человека? Где, при каких обстоятельствах мог он встречаться с ним? Нет, наваждение. Как будто незнакомое лицо. И все же…
Что-то большое, могучее, причиняющее боль пыталось всплыть из-подо льдов в памяти лейтенанта Волкова. Что-то связанное с настолько страшным, что этот ужас, даже само предчувствие ужаса загоняло готовое проявиться воспоминание вглубь.
Эти глаза человека на фотографии… Саша почувствовал, как сиденье стула уходит из-под него. Снимок вдруг перестал быть простым черно-белым снимком, он обрел плоть. Перед Сашей стоял живой человек, необычайного, прямо-таки гигантского роста, и Саша смотрел на него снизу вверх… Нет, рост у него был нормальный, выше среднего, это Саша был очень мал. Ему исполнилось… Семь лет? Восемь? А этого человека звали не Ганс Вессер. Его звали…
21
Маму Саши Волкова, Марию Владимировну, привезли в Бухенвальд из женского концлагеря Равенсбрюк вместе с маленьким сыном в июле сорок четвертого. И хотя понятно было, что ничего хорошего от перевода ожидать не приходится, Мария Владимировна, когда-то бывшая настоящей русской красавицей, а теперь осунувшаяся и подурневшая от горя и слез, заставляла себя верить, что перемен к худшему уже не будет — хуже некуда. Она ошибалась и в глубине души знала, что ошибается, но добровольное заблуждение поддерживало в ней иссякающие жизненные силы.
На новом месте Мария Владимировна сразу ощутила, что из одного ада угодила в другой, еще беспросветнее. Среди узниц, с которыми ее поселили, бродили жуткие слухи о кошмарах, творящихся в блоке сорок шесть, обнесенном двойным рядом колючей проволоки. Подходить к блоку строжайше запрещалось под страхом смерти. Те, кого уводили туда, никогда не возвращались — а уводили чаще всего из барака, где содержали и Марию Владимировну. В наибольший ужас ее повергало то, что у заключенных женщин не отбирали детей, отправляли в блок сорок шесть вместе с ними. (Доктора Динг-Шулера интересовало влияние наследственных факторов на сопротивляемость организма, о чем Мария Владимировна, естественно, догадываться не могла)
А маленький Саша радовался тому, что живет вместе с мамой, что сносно кормят и не бьют…
Несмотря на то что его детство в последние годы проходило сначала на немецкой фабрике, где работала вывезенная из России мать, а потом в концлагерях, куда она попала за какую-то провинность, мальчик был не по годам развитым, наблюдательным и сообразительным. Немецкую речь он усваивал наряду с русской, и если не совсем понимал, почему заключенные панически боятся штурмбаннфюрера Шульце или оберфюрера Попендика, исходящая от этих людей волна холодной угрозы действовала и на него.
В Равенсбрюке, согласно правилам, он жил отдельно от матери и был счастлив, что в Бухенвальде они вместе…
В тот день, последний день жизни Марии Владимировны, в барак вошли несколько человек, среди них Шульце и Динг-Шулер. Но Саша инстинктивно угадал, что распоряжаются не они и даже не здоровенный тип в форме оберштурмбаннфюрера (Саша уже разбирался в знаках различия), а очень молодой господин с красивым интеллигентным лицом.
Вошедшие с любопытством оглядывали узниц.
— Рекомендую вот эту, доктор Мерц, — обратился к молодому господину Динг-Шулер, указывая стеком на Марию Владимировну. — Стопроцентное здоровье! При испытаниях «Илзе» не будет фоновых искажений. — Мерц кивнул. — К тому же у нее есть сын, а ведь нам понадобится ребенок.
— Вот он, Генрих. — Фон Хепп поманил Сашу рукой. — Эй, иди сюда!
Саша робко подошел. Генрих Мерц склонился над ним, заглянул в лицо, и Сашу повлекло чудовищное притяжение даже не этих завораживающих глаз, а той бездны, что скрывалась за ними. Это длилось вечность…
Наконец Мерц выпрямился.
— Нет, — небрежно бросил он. — Этот не подойдет, хи-ловат… Давайте вон того, крепенького. Я не хочу проводить демонстрацию на ослабленных объектах, это снизит эффект. А женщину берите.
— Пойдемте в следующий барак, господа, — пригласил штурмбаннфюрер Шульце. — Нам надо еще выбрать мужчин.
И они ушли, а следом явились охранники и увели Марию Владимировну. Она не плакала, только на прощание крепко прижала к себе Сашу:
— Ничего не бойся, сынок. Я вернусь.
Она не вернулась. Она и не могла вернуться.
22
Удушающая хватка памяти отпустила лейтенанта Волкова. Он снова увидел себя в реальности, в тысяча девятьсот шестидесятом году, в полутемном помещении архива КГБ СССР. Но теперь он твердо знал, как зовут человека на фотографии. Генрих Мерц.
Нужно немедленно доложить руководству…
Капитан Сухарев встретил Волкова приветливо:
— Проходи, садись, Саша… Как там твои фашисты? Не свихнулся еще от них?
