Мы не обращали внимания на то, что на нас смотрят Сергей и
Стаська. «Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова, так и жизнь
пройдет»… – вертелось у меня в голове.
– Ну, будь веселым, – сказала Катя, – давай,
весели меня.
– Давай повеселю, – сказал я.
Мы снова начали танцевать, но уже не так, да и музыка была
другая.
В это время раздался звонок. Сергей пошел открывать и
вернулся с Эдиком Танакой. Эдик весь заиндевел, видно, долго болтался по
морозу.
– Танцуете? – угрожающе сказал он. –
Танцуйте, танцуйте. Так вы все на свете протанцуете.
Катя заулыбалась, глядя на Танаку, и у меня почему-то
немного отлегло от души с его приходом. Он всегда заявлялся из какого-то
особого, спортивного, крепкого мира. Он был очень забавный, коренастый,
ладненький такой, с горячими коричневыми глазами. Отец у него японец. Наш
простой советский японец, а сам Эдик – чемпион по лыжному двоеборью.
– А ну-ка, смотрите сюда, ребятки! – закричал он и
вдруг выхватил из-за пазухи что-то круглое и оранжевое.
Он выхватил это, как бомбу, размахнулся в нас, но не бросил,
а поднял над головой. Это был апельсин.
Катя всплеснула руками. Стаська замер с открытым ртом,
прервав наблюдения над своим организмом. Сергей оценивающе уставился на
апельсин. А я, я не знаю, что делал в этот момент.
– Держи, Катька! – восторженно крикнул Эдик и
бросил Кате апельсин.
– Ну что ты, что ты! – испуганно сказала она и
бросила ему обратно.
– Держи, говорю! – И Эдик опять бросил ей этот
плод.
Катя вертела в руках апельсин и вся светилась, как солнышко.
– Ешь! – крикнул Эдик.
– Ну что ты! Разве его можно есть? – сказала она. –
Его надо подвесить под потолок и плясать вокруг, как идолопоклонники.
– Ешь, Катя, – сказал Сергей. – Тебе это
нужно сейчас.
И он посмотрел на меня. Что такое? Он знает? Что такое? Я
посмотрел на Катю, но она подбрасывала апельсин в ладошках и забыла обо всем на
свете.
– Мужчины, быстро собирайтесь, – сказал
Эдик. – Предстоит великая гонка. В Талый пришел пароход, битком набитый
этим добром.
– Это что, новый японский анекдот? – спросил
Стасик.
Сергей, ни слова не говоря, ушел в другую комнату.
– Скептики останутся без апельсинов, – сказал
Эдик.
Тут Стаська, видно, понял, что Эдик не врет, и бросился в
переднюю. Чуть-чуть не грохнулся на паркете. Катя тоже побежала было за ним, но
я схватил ее за руку.
– Тебе нельзя ехать, – сказал я. – Тебе же
нельзя. Ты забыла?
– Ерунда, – шепнула она. – Мне еще можно.
Открылась дверь, и показался во всех своих мотоциклетных
доспехах Сергей Орлов. Он был в кожаных штанах, в кожаной куртке с меховым
воротником и в шлеме. Он застегивал краги. В другое время я бы устроил целый
цирк вокруг этой кожаной статуи.
– Мы на мотоцикле поедем, Сережа? – спросила Катя,
прямо как маленькая.
– Ты что, с ума сошла? – спросил он откуда-то
сверху. – Тебе же нельзя ехать. Неужели ты не понимаешь?
Катя сбросила туфельки, влезла в свои ботинки.
– Ладно, – сказал он и кивнул мне. – Пойдем,
поможешь мне выкатить машину.
Он удалился, блестя кожаным задом. Эдик сказал, что они со
Стаськой поедут на его мотоцикле, только позже. К тому же ему надо заехать в
Шлакоблоки, так что мы должны занять на них очередь. Катя дернула меня за
рукав:
– Ну что ты стоишь? Скорей!
– Иди-ка сюда, – сказал я, схватил ее за руку и
вывел в переднюю. – От кого ты беременна? – спросил я ее в
упор. – От него? – И я кивнул на лестницу.
– Идиот! – воскликнула она и в ужасе приложила к
щекам ладони. – Ты с ума сошел! Как тебе в голову могло прийти такое?
– Откуда он знает? Почему у него были твои туфли?
Она ударила меня по щеке не ладошкой, а кулачком, неловко и
больно.
– Кретин! Порочный тип! Подонок! – горячо шептала
она. – Уйди с глаз моих долой!
Конечно, разревелась. Эдик заглянул было в переднюю, но
Стаська втянул его в комнату.
Я готов был задушить себя собственными руками. Я никогда не
думал, что я способен на такие чувства. У меня разрывалось сердце от жалости к
ней и от такой любви, что… Я чувствовал, что сейчас расползусь здесь на месте,
как студень, и от меня останется только мерзкая сентиментальная лужица.
– Ты… ты… – шептала она, – тебе бы только
мучить… Я так обрадовалась из-за апельсина, а ты… С тобой нельзя… И очень
хорошо, что у нас ничего не будет. Иди к черту!
Я поцеловал ее в лоб, получил еще раз по щеке и стал
спускаться. Идиот, вспомнил про туфельки! Это было в тот вечер, когда к нам
приезжала эстрада. Я крутился тогда вокруг певицы, а Катя пошла к Сергею
танцевать. Кретин, как я мог подумать такое?
Во дворе я увидел, что Сергей уже вывел мотоцикл и стоит
возле него, огромный и молчаливый, как статуя командора.
Глава 3
Герман Ковалев
Кают-компания была завалена мешками с картошкой. Их еще не
успели перенести в трюм. Мы сидели на мешках и ели гуляш. Дед рассказывал о том
случае со сто седьмым, когда он в Олюторском заливе ушел от отряда, взял больше
всех сельди, а потом сел на камни. Деда ловили на каждом слове и смеялись.
– Когда же это было? – почесал в затылке чиф.
– В пятьдесят восьмом, по-моему, – сказал
Боря. – Точно, в пятьдесят восьмом. Или в пятьдесят девятом.
– Это было в тот год, когда в Северо-Курильск привозили
арбузы, – сказал боцман.
– Значит, в пятьдесят восьмом, – сказал Иван.
– Нет, арбузы были в пятьдесят девятом.
– Помню, я съел сразу два, – мечтательно сказал
Боря, – а парочку еще оставил на утро, увесистых.
– Арбузы утром – это хорошо. Прочищает, – сказал
боцман.
– А я, товарищи, не поверите, восемь штук тогда
умял… – Иван бессовестно вытаращил глаза. Чиф толкнул лампу, и она
закачалась. У нас всегда начинают раскачивать лампу, когда кто-нибудь «травит».
