Да, там, на Востоке, жизнь моя пойдет иначе, и я найду там
применение своим силам и энергии. И там, возможно, я вдруг увижу высокого
светлоглазого моряка, и он долго не будет решаться подойти ко мне, а потом
подойдет, познакомится, будет робеть и краснеть и по ночам сидеть под моими
окнами, а я буду совмещать работу с учебой и комсомольской работой и как-нибудь
сама задам ему один важный вопрос и сама поцелую его…
– Ничего! – закричала Сима. – Я на своего
Мишеньку не обижаюсь!
И я увидела в тумане, как потянулось ее большое розовое
тело.
– Тьфу ты! – не выдержала я. – И как тебе
только не совестно, Серафима? Сегодня Миша, вчера Толя, и всем ты белье
стираешь.
– А ты бы помолчала, Люська! – Сима, обвязанная по
пояс тельняшкой, подошла ко мне и уперла руки в бока. – Ты бы уж лучше не
чирикала, а то вот расскажу твоему Эдику про твоего Витеньку, а твоему Витеньке
про твоего Герочку, а про длинного из Петровского порта забыла?
– Да уж, Люся, ты лучше не притворяйся, –
продолжала Нинка, – ты со всеми кокетничаешь, ты даже с Колей Калчановым
на собрании кокетничала.
– Неправда! – воскликнула я. – Я не
кокетничала, а я его критиковала за внешний вид. И если тебе, Нина, нравится
этот стиляга Калчанов, то это не дает тебе права выдумывать. К тому же одно
дело кокетничать, а другое дело… белье для них стирать. У меня с мальчиками
только товарищеские отношения. Я не виновата, что я им нравлюсь.
– А тебе разве никто не нравится, Людмила? –
спросила Маруся.
– Я не для этого сюда приехала! – крикнула
я. – Мальчиков и на материке полно!
Правда, я не для этого сюда приехала.
Еще с парохода я увидела на берегу много ребят, но, честное
слово, я меньше всего о них думала. Я думала тогда, что поработаю здесь,
осмотрюсь и, может быть, останусь не на сезон, а подольше и, может быть,
приобрету здесь хорошую специальность, ну, и немного, очень отвлеченно, думала
о том высоком светлоглазом парне, который, наверное, решил, что я сумасшедшая,
который исчез для меня навсегда. В тот же день вечером со мной познакомился
бурильщик Виктор Колтыга. Оказалось, что он тоже из Краснодара. Это очень было
странно, и я провела с ним целый вечер. Он очень веселый и эрудированный,
только немного несобранный.
– Чего вы на меня набросились? – крикнула
я. – У вас только мальчишки и на уме! Никакого самолюбия!
– Дура ты, Люська, – засмеялась Сима, – эдак
ты даже при своей красоте в девках останешься. Этот несобранный, другой несобранный.
Чем, скажи, японец плох? И чемпион, и одевается стильно, и специальность
хорошая – радиотехник.
– Ой, да ну вас! – чуть не плача, сказала я и ушла
из кубовой.
Довели меня эти проклятые девчонки. Я вошла в комнату и
стала развешивать белье. Кажется, я плакала. Может быть. Ну, что делать, если
парни все действительно какие-то несобранные. Вместо того чтобы поговорить о
чем-нибудь интересном, им бы только хватать руками.
Я зацепляла прищепками лифчики и трико и чувствовала, что по
щекам у меня текут слезы. Отчего я плакала? От того, что Сима сказала? Нет, для
меня это не проблема, вернее, для меня это второстепенная проблема.
Я вытерла лицо, потом подошла к тумбочке и намазала ладони
кремом «Янтарь» (мажь не мажь, все равно ладошками орехи можно колоть),
причесалась, губы я не мажу принципиально, вынула томик Горького и села к
столу.
Я не знаю, что это за странный был вечер: началось с того,
что я чуть не заплакала, увидев Калчанова одного за углом дома. Это было
странно, мне хотелось оказать ему помощь, я была готова сделать для него все,
несмотря на его подмигивания; а потом разговоры в кубовой, я не знаю, может
быть, пар, жара и желтый свет действуют так, или сопки, синие и серебряные,
выгнутые и как будто спокойные, действуют так, но мне все время хочется
совершить что-то необычное, может быть, дикое, я еле держу себя в руках; а
сейчас я посмотрела на свое висящее белье – небольшая кучка, всего ничего – и
снова заплакала: мне стало страшно оттого, что я такая маленькая, вот я, вот
белье, а вот тумбочка и койка, и одна-одинешенька, Бог ты мой, как далеко, и
что это за странный вечер, и тень от Калчанова на белой стене. Он бы понял
меня, этот бородатый Коля, но сопки, сопки, сопки, что в них таится и на что
они толкают? Скоро приедет Эдик, и опять разговоры о любви и хватание руками,
мучение да и только, и все ребята какие-то несобранные. Я не пишу ни Вите, ни
Гере, ни Вале, я дрянь порядочная, и никого у меня нет, в девках останусь. И
еще, как там моя сестра со своими ребятишками? Ой! Я ревела.
Уже слышались шаги по коридору и смех девчат, и я усилием
воли взяла себя в руки. Я вытерла глаза и открыла Горького. Девочки вошли с
шумом-гамом, но, увидев, что я читаю художественную литературу, стали говорить
потише.
На счастье, мне сразу попалась хорошая цитата. Я подошла к
тумбочке, вынула свой дневник и записала туда эту цитату: «Если я только для
себя, то зачем я?» Неплохая, по-моему, цитата, помогающая понять смысл жизни.
Тут я заметила, что Нинка на меня смотрит. Стоит, дурочка, в
своей вельветовой юбке, а кофточка на одном плече. Смотрит на мой дневник.
Недавно она сожгла свой дневник. Перед этим приключилась история. Она оставила
дневник на тумбочке, и девчата стали его читать. Дневник Нины, в общем, был интересным,
но у него был крупный недостаток – там были только мелкие, личные переживания.
Девчата все растрогались и поражались, какая наша Нинка умница и какой у нее
красивый слог. Особенно им понравились Нинины стихи:
Восемнадцать! Чего не бывает
В эти годы с девичьей душой,
Все нутро по любви изнывает,
Да и взгляд мой играет мечтой.
Я сказала, что, хотя стихи и хороши по рифме, все же они
узколичные и не отражают настроений нашего поколения. Девочки стали спорить со
мной. Спорили мы очень шумно и вдруг заметили, что в дверях стоит Нина.
Нина, как только мы к ней повернулись, сразу разревелась и
побежала через всю комнату к столу, выхватила дневник из рук И. Р. и побежала,
прижав его к груди, назад к двери. Она бежала и громко ревела.
Она сожгла свой дневник в топке титана. Я заглянула в
кубовую и увидела, что она сидит прямо на полу перед топкой и смотрит, как
коробятся в огне картонные корки дневника, а промокашка на голубой шелковой
ленточке свисала из топки.
Сима сварила для Нины варенье из брусники, поила ее чаем, а
мы все в ту ночь не спали и потихоньку смотрели с кроватей, как Нина и Сима при
свете ночника пьют чай и шепчутся, прижавшись друг к другу.
