Я распахнула дверь на крыльцо и выскочила на обжигающий
мороз. Дверь за мной захлопнулась, и сразу наступила тишина. Это был как будто
совсем другой мир после духоты и шума нашего общежития. Луна стояла высоко над
сопками в огромном черном небе. Над низкими крышами поселка белели под луной
квадратные колонны клуба. Где-то скрипели по наезженному снегу тихие шаги.
Я пошла по тропинке и вдруг услышала плач. Спиной ко мне на
заснеженном бревне сидели Степа и Маруся. Они сидели не рядом, а на расстоянии,
две совсем маленькие фигурки под луной, а от них чуть покачивались длинные
тени. Маруся всхлипывала, плечи Степы тряслись. Мне нужно было пройти мимо них,
другого пути к магазину не было.
– Не плачь, – сказал Степа сквозь слезы. – Ну
че ты плачешь? Я ей писал о тебе, она о тебе знала.
– И ты не плачь. Не плачь, Степушка, – причитала
Маруся, – успеешь доехать. Время зимнее, не убивайся.
А я не помню своей мамы, вернее, почти не помню. Помню
только, как она отшлепала меня за что-то. Не больно было, но обидно. Когда два
года назад умерла наша тетя, я очень сильно горевала и плакала. Тетю я помню
отлично, тетя для нас с сестрой была, как мама. А где сейчас наш отец? Где он
бродит, как работает? Кто-то видел его в Казахстане. Как его разыскать? Его
необходимо разыскать, думала я, мало ли что, авария или болезнь.
Я шла быстро: я знала кратчайшую дорогу через всю путаницу
переулков, улиц и тупиков – и вскоре вышла на площадь.
Огромная белая горбатая площадь лежала передо мной.
Когда-нибудь, и, может быть, скоро, эта площадь станет ровной, и ветер будет
завивать снег на ее асфальте, красивые высокие дома окружат ее, а в центре
будет стоять большой гранитный памятник Ильичу, а пока что эта площадь не имеет
названия, она горбата, как край земли, и пустынна.
Только где-то далеко маячили фигурки людей, а на другой
стороне светились окна продуктового магазина и закусочной. Я почти бежала по
тракторной колее, мне хотелось скорее пересечь площадь. В центре, где из снега
торчало несколько саженцев и фигура пионера-горниста из серого цемента, я
остановилась и посмотрела на гряду сопок. Отсюда можно видеть Муравьевскую падь
и огоньки машин, спускающихся по шоссе к поселку.
На этот раз по шоссе вниз двигалась целая вереница огней,
какой-то, видимо дальний, караван шел к нашему поселку. Я люблю смотреть, как
оттуда, из мерцающей темноты гор, спускаются к нам огоньки машин. А в непогоду,
в метель, когда сопки сливаются с небом, они появляются оттуда, как самолеты.
На краю площади из снега торчат почернелые столбы. Говорят,
что раньше эти столбы подпирали сторожевую вышку. Говорят, что когда-то давно,
еще во времена Сталина, на месте нашего поселка был лагерь заключенных. Просто
трудно себе представить, что здесь, где мы сейчас работаем, танцуем, ходим в
кино, смеемся друг над другом и ревем, когда-то был лагерь заключенных. Я
стараюсь не думать о тех временах, уж очень это непонятные для меня времена.
В магазине было много народу: день получки. Все брали
помногу и самое лучшее. Я заняла очередь за маслом и пошла в кондитерский отдел
посмотреть, чего бы купить девочкам к чаю, все-таки сегодня получка. И никаких
складчин. Это я их сегодня угощаю на свои деньги. Пусть удивятся.
– Разрешите? – тронула меня за плечо какая-то
пожилая, лет тридцати пяти, женщина. – Можно посмотреть? Сколько это
стоит? Я плохо вижу. А это? А это?
Она совалась то туда, то сюда, водила носом прямо по стеклу
витрины. Какая-то странная женщина: в платке, а сверху на платке городская
шляпка, старенькая, но фасонистая. Она так вокруг меня мельтешила, что я прямо
выбрать ничего не могла.
– Хочешь компоту? Ты любишь компот? – спросила
она, нагнувшись, и я увидела, что она держит за руку маленького закутанного то
ли мальчика, то ли девочку, только нос торчит да красные щеки.
– Ага, – сказал ребенок.
– Дайте нам компоту триста граммов, – обратилась
женщина к продавщице.
Продавщица стала взвешивать компот, пересыпала в совке урюк,
сушеные яблочки и чернослив, а женщина нетерпеливо топталась на месте,
взглядывала на продавщицу, на весы, на витрину, на меня, на ребенка.
– Сейчас придем домой, Боренька, – приговаривала
она. – Отварим компоту и съедим, да? Сейчас нам тетя отпустит, и мы пойдем
домой… – И улыбнулась какой-то неуверенной близорукой улыбкой.
У меня вдруг защемило все внутри от жалости к этой женщине и
мальчику, просто так, не знаю почему, наверное, нечего было ее и жалеть, может,
она вовсе и не несчастная, а, наоборот, просто мечтает о своей теплой комнате,
о том, как будет есть горячий компот вместе с Борей, а Боря скоро вырастет и
пойдет в школу, а там – время-то летит – глядишь, и школу кончит… Я раньше не
понимала, почему люди с таким значением говорят: «Как время-то летит», –
почему это всегда не пустые слова, а всегда в них или грусть, или неукротимые
желания, или бог весть что, а сейчас мне вдруг показалось, что мне открылось
что-то в этой щемящей жалости к смешной закутанной парочке, мечтающей о
компоте.
Прямо не знаю, что сегодня со мной происходит. Может, это
потому, что у меня сегодня оказалось столько пустого времени: заседание
комиссии отложили, репетиция только завтра. Эдик еще не приехал. Прямо не знаю,
какая-то я стала рева и размазня. Мне вдруг захотелось такого Бореньку, и идти
с ним домой, и нести в маленьком кулечке триста граммов компота.
Нагруженная покупками, я вышла из магазина. Мимо шла машина,
полная каких-то веселых парней. Я услышала, как в кузове заколотили кулаками по
крыше кабины. Машина притормозила, в воздухе мелькнули меховые унты, и передо
мной вырос улыбающийся – рот до ушей – высокий парень.
– Привет! – сказал он. – Дорогая прима, не
боись! Подарочек от восторженных поклонников вашего уважаемого таланта.
И протянул мне – господи! – огромный-преогромный,
оранжевый-преоранжевый, самый что ни на есть настоящий, всамделишный апельсин.
Глава 5
Корень
С утра я прихватил с собой пару банок тресковой печени:
чувствовали мои кишки, чем все это дело кончится.
Пятый склад был у черта на рогах, за лесной биржей, возле
заброшенных причалов. Неприятная местность для глаза, надо сказать. Иной раз
забредешь сюда, так прямо выть хочется: ни души, ни человека, ни собаки, только
кучи ржавого железа да косые столбы. Болтали, что намечена модернизация этих
причалов. И впрямь: недалеко от склада сейчас стоял кран с чугунной бабой,
четырехкубовый экскаватор и два бульдозера. Но работы, видно, еще не начались,
и пока что здесь все было по-прежнему, за исключением этой техники. Пока что
сюда направили нас для расчистки пятого склада от металлолома и мусора.
