Умница я. Не просчитался я с этими банками. Часам к трем
Вовик, вроде бы наш бригадир, сказал:
– Шабашьте, матросы! Айда погреемся! У меня для вас
есть сюрприз.
И достает из своего рюкзака двух «гусей», две таких
симпатичных черных бутылочки по ноль семьдесят пять. Широкий человек Вовик.
Откуда только у него гроши берутся?
Сыграли мы отбой, притащили в угол какие-то старые тюфяки и
драное автомобильное сиденье, забаррикадировались ящиками, в общем, получилось
купе первого класса.
Вовик открыл свои бутылочки, я выставил свои банки, а Петька
Сарахан вытащил из штанов измятый плавленый сыр «Новый».
– Законно, – сказал он. – Не дует.
Короче, устроились мы втроем очень замечательно, прямо
получился итээровский костер. Сидим себе, выпиваем, закусываем. Вовик, понятно,
чувствует себя королем.
– Да, матросы, – говорит, – вот было
времечко, когда я из Сан-Франциско «либертосы» водил, яичный порошок для вас,
сопляки, таскал.
– Давай, – говорим мы с Петькой, –
рассказывай.
Сто пять раз мы уже слышали про то времечко, когда Вовик
«либертосы» водил, но почему еще раз не доставить человеку удовольствие? К тому
же травит Вовик шикарно. Был у нас в лесной командировке на Нере один хлопчик,
он нам по ночам романы тискал про шпионов и артисток. Ну, так Вовик ему не
уступит, честно. Прямо видишь, как Вовик гуляет по Сан-Франциско с двумя бабами
– одна брюнетка, другая еще черней, – прямо видишь, понял, как эти самые
«либертосы» идут без огней по проливу Лаперуза, а япошки-самураи им мины
подкладывают под бока.
Не знаю, ходил ли Вовик в самом деле через океан, может, и
не ходил, но рассказывает он здорово, мне бы так уметь.
– …и страшной силы взрыв потряс наше судно от киля до
клотиков. В зловещей темноте завыли сирены. – Глаза у Вовика засверкали,
как фонари, а руки задрожали. Он всегда начинал нервничать к концу рассказа и
сильно действовал на Петьку, да и на меня, ей-ей.
– Суки! – закричал Петька по адресу самураев.
– Суки они и есть, – зашипел Вовик. – Понял,
как они нейтралитет держали, дешевки!
– Давай дальше, – еще сдерживаясь, сказал я, хотя
знал, что будет дальше: Вовик бросится в трюм и своим телом закроет пробоину.
– Дальше, значит, было так, – мужественным голосом
сказал Вовик и стал закуривать. Тут, в этом месте, он закуривает долго-долго,
прямо все нервы из тебя выматывает.
– Вот они где, полюбуйтесь, – услышали мы голос и
увидели прямо над нами Осташенко, инспектора из портового управления. С ним
подошел тот инженер, что выписывал нам наряд в этот склад.
– Так, значит, да? – спросил Осташенко. – Вот
так, значит? Таким, значит, образом?
Не люблю типов, что задают глупые вопросы. Что он, сам не
видит, каким, значит, образом?
– Перекур у нас, – сказал я.
– Водочкой, значит, балуетесь, богодулы? Кают-компанию
себе устроили?
– Кончайте вопросы задавать, – сказал я. –
Чего надо?
– Вам, значит, доверие, да? А вы, значит, так?
Тогда я встал.
– Или это работа для моряков? – закричал я,
перебираясь через ящики поближе к Осташенко. – Мать вашу так, как
используете квалифицированные кадры?!
Инженер побледнел, а Осташенко побагровел.
– Ты меня за горло не бери, Костюковский! – заорал
он на меня. – Ты тут демагогией не занимайся, тунеядец!
И пошел:
– На судно захотел, да? На сейнерах у нас сейчас таким,
как ты, места нет, понял? На сейнерах у нас сейчас только передовые товарищи. А
твои безобразия, Костюковский, всем уже надоели. Так, смотри, и из резерва
спишем…
– Чуткости у вас нет, – попытался взять я его на
понт.
Ух ты, как взвился!
– Чуткость к тебе проявляли достаточно, а что толку? Не
понимаешь ты человеческого отношения. Тебе что – абы зенки пялить! С «Зюйда»
тебя списали, с плавбазы тоже, на шхуне «Пламя» и трех месяцев не проплавал…
– Ну ладно, ладно, – сказал я, – спокойно,
начальник.
Мне не хотелось вспоминать о шхуне «Пламя».
– Ты думаешь, так тебе просто и пройдет эта история с
каланами? – понизил голос Осташенко, и глаза у него стали узкими.
– Эка, вспомнили, – свистнул я, но, честно говоря,
стало мне вдруг кисло от этих его слов.
– Мы все помним, Костюковский, решительно все, имей это
в виду.
Подошел Вовик.
– Простите, – сказал он инженеру, – вы нам
дали на очистку этих авгиевых конюшен три дня и три ночи, да? Кажется, так?
– Да-да, – занервничал инженер. – Три рабочих
смены, вот и все. Да я и не сомневаюсь, что вы… это товарищ Осташенко решил
проверить…
– Завтра к концу дня здесь будет чисто, – картинно
повел рукой Вовик. – Все. Повестка дня исчерпана, можете идти.
Когда начальники ушли, мы вернулись в свое «купе», но
настроение уже было испорчено начисто. Выпили мы и закусили по следующему
кругу, но без всякого вдохновения.
– А чего это он тебя каланами пугал? – скучно
спросил Вовик.
– Да там была одна история у нас на шхуне
«Пламя», – промямлил я.
– А чего это такое – каланы? – спросил Петька.
– Зверек такой морской, понял? Не котик и не тюлень.
Самый дорогой зверь, если хочешь знать. Воротник из калана восемь тыщ стоит на
старые деньги, понял? Ну, стрельнули мы с одним татарином несколько штучек этой
твари. Думали во Владике барыгам забодать.
– А вас, значит, на крючок? – усмехнулся Вовик.
Вот оно, подошло. Шибануло. Мне стало горячо, и в сердце
вошел восторг.
– Хотите, ребята, расскажу вам про этот случай?
Мне показалось, что я все смогу рассказать, подробно и
точно, и во всех выражениях, как Вовик. Как ночью в кубрике мы сговаривались с
татарином, а его глазки блестели в темноте, как будто в голове у него вращалась
луна. Потом – как утром шхуна стояла вся в тумане, и только поверху был виден
розовый пик острова. Как мы отвязывали ялик и так далее, и как плавают эти
каланчики, лапки кверху, и какие у них глаза, когда мелкокалиберку засовываешь
в ухо.
