Ну надо же, надо же! Всегда вот так: только начинаешь
строить планы личного благоустройства, как моментально вляпываешься в милую
историю. Стыд-позор на всю Европу. А еще и Люська здесь. Я ее видел с тем
пареньком, с Витенькой Колтыгой.
Смотрю, Вовик берет кого-то за грудки, а Полтора-Ивана
заразного из себя начинает изображать. Чувствую, лезу к кому-то. Чувствую,
заехал кому-то. Чувствую, мне каким-то боком отскочило. Чувствую, дерусь,
позорник, и отваливаю направо и налево. Прямо страх меня берет, как будто
какой-то другой человек пролез в мой организм.
Тут посыпались у меня искры из глаз, и я бухнулся в снег.
Кто-то сшиб меня двойным боксерским ударом. Тут я очухался, и все зверство во
мне мигом прошло, испарилось в два счета.
Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, но
спортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных. Те, как в наши
края приезжают, сразу запускают бороды. Вовремя он меня с копыт снял.
Наши уже драпали во все стороны, как зайцы. Вовик убежал, и
Петька, и Полтора-Ивана, и другие.
– Пойдем шампанского выпьем, – предложил я
бородатому.
Свой парень, сразу согласился.
– Пошли в «Маяк», – говорю, – угощаю.
Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовну
уломать. Пусть запишет на меня, должен же я угостить этого паренька за хороший
и своевременный удар.
– Пошли, старик, – засмеялся он.
– А ты с какого года? – спросил я его.
– С тридцать восьмого.
Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.
– Небось десятилетка за плечами? – спрашиваю я
его.
– Институт, – отвечает. – Я строитель.
Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такая
стиляга, прямо с картинки.
– Катя, знакомься, – говорит мой дружок, –
это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.
– А мы очередь не прозеваем, Колька? – говорит
девица и подает мне руку в варежке.
А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
– Корень, – говорю я, – тьфу ты, Валькой меня
зовут… Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки,
понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.
– Крепко бьет ваш Колька, – говорю я
Катюше. – Точно бьет и сильно.
– Он у меня такой, – смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а
хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, а
институт уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небось
есть и девушка такая, Господи Боже!
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его
гнали, как нарушителя порядка.
– Да я же честно хочу! – кричал Петька. – По
очереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у них
есть?
– Кончай позориться, – шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
– Правда, товарищи, – говорила она, – что уж
вы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
– В жизни я этого продукта не употреблял, –
захныкал Петька. – Совесть у вас есть или вас не мама родила?
– Ладно, – говорят ему в хвосте, – вставай,
все равно не хватит.
– Однако надежда есть, – повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал
легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто там
и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.
– Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него
происходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке.
Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего,
кроме мрачности, в общем итоге не дает.
– Это ты верно подметил, – говорит Колька, –
давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне
захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он бы
меня слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям настроение портить?
Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола Володьку
Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанское
давало мне эту легкость.
– Привет, капитан! – говорю я.
– А, Корень! – удивляется он.
– Чтоб так сразу на будущее, – говорю, – не
Корень, а Валя Костюковский, понятно?
– Понятно. – И кивает на меня дамочке: – Вот,
познакомьтесь, любопытный экземпляр.
– Так чтобы на будущее, – сказал я, – никаких
экземпляров, понятно? Матрос Костюковский – и все.
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор»,
конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть у
меня, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к Эсфирь
Наумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» и
покуриваю.
– Слушай, капитан, – говорю я Сакуненко. –
Когда в море уходите и куда?
– На сайру опять, – говорит капитан, а сам кашляет
от «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. – К
Шикотану, через пару деньков.
– А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? –
спрашиваю я.
– А что?
– А что, Сакуненко, – спрашиваю опять, –
имеешь все еще на меня зуб?
– А ты как думаешь, Валя? – человечно так
спрашивает Сакуненко.
– Законно, – говорю я. – Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:
– Васильич!
Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» –
неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вот
Васильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.
– Конечно, – говорю, – Васильич, ты
понимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в
судовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.
– Пойдем поговорим, – хмурится Сакуненко.
