Кухня шипела, шкворчала, благоухала. Парила. Пухленькая розовая Светланка среди всего этого волшебства, вызывающего смятение ответственных за аппетит нервных окончаний, смотрелась единственно уместной женщиной. Богиней семейного очага. Ею нужно было любоваться. Чем я с удовольствием и занимался.
Васенька копошился у материнских ног, орудуя огромной расписной деревянной ложкой в целой батарее разнокалиберных баночек и кастрюлек. Я его немного пометал к потолку (он при этом сдержанно, но более чем довольно взвизгивал) и чмокнул в русую макушку. За что был угощен целым черпаком воображаемого варева.
— Вообще-то вам тут обоим делать нечего, — поворчала для порядка Светланка. — И так тесно. Ишь, собрались, под руками путаться! Полна кухня помощничков. Не развернёшься… А ну-ка, брысь! Брысь, говорю… — Она шутливо махнула на нас полотенцем.
Мы переглянулись и с заговорщицким видом подмигнули друг другу. Васенька мигал препотешно — двумя глазами враз, и мне стоило огромного труда удержаться от смеха.
— Пойдём? — спросил я громко и добавил шёпотом, прикрываясь ладонью: — Там в одном месте конфеты припрятаны. Большущая коробка. Надо бы их того…
— Пойдем, — согласился мальчуган, снова подмигивая.
В это время щёлкнул замок, раздался Женькин голос: "Эге-гей, наро-од! Я пришёл!", и мальчик пулей умчался встречать папку. Я последовал за ним, напоследок сообщив Светланке:
— Светик, вы с Женькой — ну, просто молодцы! Такого мальчонку произвели — загляденье!
— Старались, — смущённо сказала она.
После нежнейшей рыбы под изумительное домашнее вино из белой смородины, после конфет и шампанского, после всего этого благолепия понятливая Светланка ухватила сынишку и повела на прогулку. Мы остались одни, и Матрос не без суровости (напускной, конечно) спросил:
— Выкладывай, чего у тебя?
— Много чего, — признался я, чувствуя себя форменным негодяем, бессовестно ворующим у человека и без того не часто выдающееся свободное время. Предназначалось-то оно жене и сыну. — Для затравки вот, повестушечка любопытная. Не изволишь ли прочитать?
— Сам сочинил? — он покачал на руке папку. — Извини, Капрал, а потом как-нибудь нельзя? Что, сейчас самое подходящее время? Я, например, больше перед сном люблю книжечками развлекаться…
— Да тут не много, — наседал я. — Две минуты для тебя. Ты по диагонали шуруй, умеешь ведь? Помню, как хвалился, что газетный лист за тридцать секунд одолеваешь! Вот и примени опыт на практике.
— А может, всё-таки отступишься? — без особой надежды поинтересовался он, состроив непередаваемо унылую гримасу на своей щекастой физиономии.
Я демонстративно забросил ногу на ногу, задудел под нос популярный мотивчик и углубился в красивый журнал «МОТО», который заприметил уже давно. То оказался спецвыпуск. Глянцевые его фотографии представляли историю мотоциклов фирмы BMW со дня основания до наших дней, и я только успевал сглатывать слюнки, набегающие при виде замечательных механических зверей-байеров.
Женька покряхтел-покряхтел и всё-таки принялся шелестеть страницами. Буквально через секунду он торжествующе заржал, после чего воскликнул с невинным удивлением, убого маскирующим крайнюю степень сарказма:
— Капрал, да уж не тебя ли имел в виду герой, описывая… хе-хе… волосатого педика в автобусе?!
Так я и знал! Чуяло сердечко, ой чуяло!
— Предположительно, — сказал я, сохраняя невозмутимость и делаясь показательно высокомерным. — Скажу больше, не исключено, что именно меня. Но мне бы не хотелось, чтобы ты, мой старый и добрый друг, оскорбительно радовался подобной авторской категоричности в оценках. Поспешной категоричности. Иначе выражаясь, априорной. Объявить, пусть даже в угоду общей стёбности произведения, незнакомого человека гомосексуалистом! Каково! Это здорово отдает зашоренностью господина писателя, недальновидностью, субъективизмом. Ограниченностью, наконец! Длинные волосы, античные пропорции, серьга в левом — отмечу особо, в левом! — ухе могут ввести в заблуждение лишь индивидуумов с предельно узким кругозором. Не стремись пополнить их ряды, дорогой Эжен! Тебе это не к лицу. Кроме того, сей эпизод второстепенен — если не третьестепенен — в повествовании. Прошу, возьми себя в руки и продолжай чтение.
— Фу ты, завёлся, — сказал с досадой Женька, возвращаясь к рукописи, но не удержался и вновь гоготнул оскорбительно: — Капрал, что у тебя в сумке-то было?
— Детали системы наведения сверхсекретной носимой тактической ракеты "Коточик-1", — парировал я. — Для передачи ирано-пакистанскому резиденту Асхату Батырову. Знаешь такого?
Матрос, понимающе оттопырив нижнюю губу и наморщив лоб, кивнул дважды. Резидента Батырова он знал. Ещё бы: Асхат был нашим общим другом с младых ногтей. Именно он выступал по обыкновению арбитром, когда мы с Матросом в очередной раз лупили друг друга, не сойдясь во взглядах на жизнь. Именно его попросила Светланка сообщить мне, что карты мои не играют, ибо избранник её сердца — Женька. Ныне Асхат, «золотой» выпускник сельхозакадемии, строгий отец целой своры сорванцов, крестьянствует где-то в потрясающей башкирской глуши. Мы не виделись уж лет пять.
А многофункциональный ранцевый ракетный комплекс «Коточик-1», компактный, мощный, предназначенный для поражения бронетехники, укреплённых огневых точек и боевых вертолетов, пытался некогда запустить в производство Петуховский "станкоинструментальный" завод. Почти уже запустил, но тут настали новые времена и… Выпуск конверсионных мирных трубогибов по чертежам девятьсот лохматого года успешно заменил собою тиражирование сверхсовременных средств поражения.
Чертовски этично. Чертовски гуманно.
Мечи — на орала.
Женька, видимо, тоже вспомнивший многодетного землероба и недоделанную ракету, смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а я смотрел на него. Женька усмехнулся, погрозил мне толстеньким своим пальчиком, плеснул в стаканы «смородиновки», мы молча звякнули кромками и пригубили. Я вторично развернул журнал.
На этот раз молчание в избе-читальне сохранялось значительно дольше. Наконец Женька одолел «Фуэте», хмыкнул и одним глотком допил остававшееся в стакане вино.
— Кто автор? — спросил он деловито. — Этот мальчишка, Константэн Холодный?
— Автор анонимен, но я тоже думаю, что он, — согласился я. — Все факты говорят за то. А что? Тебе повезло наткнуться на ранее неизвестные свидетельские показания? Выходит, позапрошлым летом кровавая бойня в Серебряном действительно была, слухи не врали? Да? Да? Отвечай, Матроскин, не мнись, — навалился я на него.
Матрос неопределенно дёрнул головой, в раздумье пожевал губами и предложил:
— Давай-ка, брат Капрал, мы с тобой ещё выпьем. Как-то мне, знаешь, нехорошо стало. Осадок от повести твоей какой-то неприятный. — Он взялся за бутыль и взглянул на меня в упор, необыкновенно серьёзный. Похоже, расстроенный вдобавок. И сказал: — Была бойня, мать её так. Была…
