— Не представляю, — сознался я. — Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?
— Глупости пишут, — сказал он, поморщась. — ЦРУ здесь ни при чём. Закупку приборов спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоенный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших, — смущённо добавил Яша. — Ну, вы понимаете?… Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. Наверное, он достоин памятника, — грустно добавил ихтиолог. — Но таким людям памятников обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, — решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. — Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алексею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.
Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длинная лавка вдоль улошной стены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол застилали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальянской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, которую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.
Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Мебельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к процедуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, плясали среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины определённого сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площадку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.
"Только вот геликоптерам неоткуда взяться, — подумал я. — Даже под столь высокими потолочными сводами".
— Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, — сказал Алёша. — Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина — и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, — опередил он мой вопрос. — Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних домов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаиваются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?
"Забавно? — подумал я. — Вот уж не знаю". Я неуверенно улыбнулся и спросил:
— Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются толком.
— Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превосходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, — сменил он тему, — вы случаем, не осведомлены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любопытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чердаке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, глядите! — Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию — под стеклом, в деревянной рамке. — Заметьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Наверное, столбовой дворянин.
Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: "Матушке от Тёмы". Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто — таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой — сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, правильные крупные черты лица. Выражение — не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скрываемым высокомерием (да-да, именно так, по принципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) — боль. А глаза… "Прав Алёша, — решил я, — таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?…"
Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутылку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бисквитов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.
— Вынужден вас огорчить, — сказал я, откладывая портрет в сторонку. — Подлинное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин — последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Трефилки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника — до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась серебряная жила, кормившая — и неплохо кормившая — не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революционэрами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно строил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, баловался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где однажды ночью, в разгар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революционэры поклялись жестоко отомстить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав — в архивах сохранились документы с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщиков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…
Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным — особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:
