На обратном пути я снова угодил в сенях ногою по железяке, торчавшей из пола. Карамба! Той же самой ногой, по той же самой железяке! Поскольку я спешил — ушибся много сильнее, чем в первый раз. Наверное, с мизинца слезет ноготь — сейчас он уже почернел. Но это к слову… Я нашёл выключатель, зажёг свет во дворе. Фургон был совершенно обычный, вроде продуктового, разрисованный зверями. А вот дверь покорёжена неведомым способом. Такое ощущение, что их таранил изнутри бревном взвод солдат.
Я распахнул болтающиеся створки. В нос ударил запах мочи. Яша лежал, свернувшись калачиком, выкинув вперёд перетянутую розовым медицинским жгутом руку. Был он мертвее египетской мумии, это я понял сразу. Рядом со скрюченными мраморно-белыми пальцами валялись использованный одноразовый шприц, синий пузырёк объёмом со стакан и стеклянная пробка, надписанная: «А». Я поднял пузырёк (в нём оставалось немного пахнущей несвежей рыбой жидкости), заткнул пробкой, положил в карман «олимпийки» — вместо очков, застегнул карман на молнию. Переступил через мёртвого — это далось мне на удивление просто — и присел возле столика. Дверца холодильника, украшенная наклейкой со снеговиком, была приоткрыта. Из замочной скважины выставлялся обломок ключа. Я запустил руку в холодильник, нащупал холодное стекло, достал второй пузырёк и сунул в другой карман, тоже под молнию. Снова перешагнул разящий мочой труп… и тут-то меня скрутило. Но выскочить я всё же успел.
Полоскало меня долго и смачно. Господи, а я ведь в жизни повидал всяких покойников! Были среди них о-го-го какие — не чета этому превысившему дозу наркоману! В армии на моих глазах, буквально в двух-трёх метрах, пустил очередь в рот звезданутый самострельщик. Из автомата. Старая история с якобы неверной девушкой, оставшейся дома, и другом-доброхотом, поспешившим солдатику о её неверности сообщить. Да ещё психологические трудности первого года службы. Дождался бедолага очередного караула и прямо в оружейной комнате караулки влепил пулю в мягкое нёбо — только голова дёрнулась. Вернее, то, что от головы осталось. Так вот, даже там, при виде каши из крови и мозгов, забрызгавшей стену, при виде агонии его уже умершего, но ещё не верящего в собственную смерть тела меня не тошнило, а тут…
В общем, отблевался я, отнес вонючие секретные «сокровища» ихтиологов домой, засунул их в «Бирюсу», после чего позвонил участковому. А дальше… Весь день меня мурыжили менты. Измучили, чисто палачи-каты: что, да как, да почему? Алексея, страстно убеждавшего следственную бригаду в моей невиновности — и убедившего-таки, увезли в уезд, в "интенсивную терапию". В Трефиловском доме нашли ещё парочку трупов. Оба были убиты страшно. Шофёр «Бычка» разрублен напополам, как осиновое полено. А несчастным малолетним кошкодавом Клаусом словно выстрелили в стену из катапульты. Давая предварительные показания, Алёша сообщил, что всего нападавших было трое, верховодил звероподобный тип в камуфляжной форме, очень сильный физически и чудовищно проворный. Он пропал без следа.
Судя по всему, режиссёрами трагедии явились люцифериты, решившие казнить во славу господина Сатаны грешников-мужеложцев. На месте преступления были обнаружены изобличающие дьяволопоклонников разнообразные, но однообразно зловещие атрибуты, необходимые для человеческого жертвоприношения. Гвозди, чёрные с алым свечи, ритуальные ножи — мерзость всякая. В кухне валялся маленький револьвер, все патроны в нём были расстреляны. Палили из него в белый свет как в копеечку, все пули засели в стенах. Отчего сатанисты передрались, да ещё с такой беспримерной жестокостью, остается тайной.
Чем «ширнулся» насмерть перепуганный Яков Кравченко, предстоит выяснить патологоанатомам. Помогать им я пока не намерен. Погожу…
Всё, больше не могу. Пойду-ка я спать.
Да!… Если вся муть, произошедшая сегодня со мною, суть вендетта нашего домового за мою невинную шутку, то он изрядная сволочь! Первостатейная. Пусть так и знает!
Относительно ненормативной лексики, выплеснувшейся сегодня несколько раз на страницы дневника: нижайше прошу извинить! Раскаиваюсь. Обычно я себе такой пошлости не позволяю. Это всё от стрессов, а паче того — от недосыпа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая начинается воронами, а заканчивается циклопом. Голливуд, ау! Цербер и Асмодей. О любви к женщинам. Внедрился.
Мощный дух курятника, доносящийся с недалёкой птицефермы, бодрил меня и активизировал мыслительный процесс. Почти так же сильно, как тонкий аромат хорошего кофе — к сожалению, уже полчаса, как выпитого. В небе красиво парили две вороны — покрупнее и помельче. Вороны любили друг друга. Кипящая гормоном кровь толкала самца на демонстрацию высшего пилотажа. Проделав очередной пируэт, он гортанно вскрикивал и нежно касался подруги крылом. Возможно, крик его и означал «Nevermore» (разве поспоришь с классиком!), но я слышал другое. "Ради тебя, милая, я готов на что угодно, даже на смерть!" Подруга сначала жеманно ускользала, затем возвращалась, и они скользили бок о бок, задушевно клекоча.
Я расположился на балконе, в видавшем лучшие времена кресле-качалке, любовался на гордых птиц и, осторожно покачиваясь, дискутировал сам с собою. Предметом дискуссии являлось извечное: "Что делать?"
Ещё вчера такого вопроса передо мной не вставало, а перспективы поражали прозрачностью. Я отдаю собранные знания Игорю Игоревичу, тот отдаёт дальнейшие приказания мне. Или, положим, не отдаёт, отпускает его с Богом, говоря: "Дальше я, пожалуй, сам". После чего я со спокойной совестью и сознанием исполненного долга любезничаю с Милочкой и, может статься, награждаюсь её поцелуем. Многими поцелуями.
Но — бах! — Тараканов избит до полусмерти, а обожжён так почти до смерти и увёзен в неизвестность бандой молчаливых крепышей под предводительством суровой блондинки. Милочке тоже досталось, ей вовсе не до поцелуев, её покой стерегут грозные волкодавы всех мастей — как человеческих, так и псовых. Сам я дезориентирован, болтаюсь в запахе куриного гуано (и чуть-чуть кофе), будто потерпевший крушение космонавт в вакууме. ЦУП на мои вызовы не отвечает, зато вокруг колготятся обломки ракеты и прочая дрянь, застилающая обзор. Лететь можно в любую сторону. Самостоятельно.
Найти бы только, от чего оттолкнуться.
Утренний телефонный звонок в институт принес мне благую весть — неоплачиваемый отпуск продолжается, Ф. Капралов совершенно свободен до начала июля. Как и большинство коллег. Числа где-нибудь двадцать первого — двадцать второго я могу заглянуть, а могу позвонить, и мне всё сообщат относительно дальнейшего.
— Двадцать первого июня?… - уточнил я на всякий случай.
— Что вы? — неподдельно удивились на противоположном конце провода. — Июля.
— Странное представление о начальных числах месяца, вы не находите? — вкрадчиво осведомился я.
— Послушайте, Капралов! Оттачивайте свои остроты на менее занятых людях, — раздражённо бросили мне в ответ, и свои преувеличенно вежливые прощания я говорил уже в гудящую отбоем трубку.
Что ж, подумал я, отрадно, что хотя бы со стороны НИИ я могу не ждать никаких подвохов и неожиданностей.
