Осторожный стук в дверь прервал полет моей научной мысли Михаил отворил. На пороге вырос добрый малый Ондреи. Лицо его было озабоченным, а обычно гладкий лоб бороздили морщины, следы тяжелого раздумья.
– Надо уходить, – сообщил он. – Я посылал человека в дом князей Фелинских. Хотел посоветоваться насчет нового царова указа. А советоваться и не с кем. Князь Константин взят ополченцами – сотней из Большого полка. Говорят, сам первый воевода – лыцар Евграф брал его. А после дом подпалил и подворье отдал на разграбление. Как бы теперь и сюда, ко мне, не пришли… Уходить надо. В свои княжества. В собственной-то вотчине господина никто тронуть не посмеет. – Согласно новому указу – посмеет, – задумчиво обронил Михаил. – Тронуть будет, конечно, непросто, но вот охотники попробовать найдутся.
– А что ж делать? – растерялся князь Воротынский.
– В кулак надо силы собирать, – все так же задумчиво проговорил мой супруг. – Поодиночке царова чернь нас растопчет. А надо, чтоб мы ее растоптали. Вот что, князь Ондреи. Скликай своих лыцаров, дружину, которая здесь с тобой, слуг – всех. Только это надо быстро. Уходить отсюда, конечно, надобно, тут ты прав. И не уходить – убегать. Пока врасплох нас здесь не застали. Но бежать надо не в вотчину, а в ту соборную ставку, которую вчера объявили.
– В Кевроль! – сообразил наконец князь Ондреи.
– Туда, – кивнул Михаил. – Там и будем накапливать силы. Так что отряжай сразу гонца к себе в княжество, будем собирать свое ополчение – наперекор царовому. – Он поднял взгляд на напряженно моргающего молодого князя Воротынского и с пафосом добавил: – Постоим, князь, за православную веру! За дело пращуров наших, которые сегодня подвергаются поруганию и поношению!
– Постоим! – воодушевился князь Ондреи. И даже щеки у него запылали от восторга ярче обычного.
– Ну так чего тогда здесь стоишь? – удивился Михаил. – С богом – и бегом!
* * *
Когда до Кевроля наконец доскрипел обоз из Сурожа и в избу полка Правой руки, выделенную нам с Михаилом, гурьбой ввалились такие знакомые, почти родные лица – Никодим Вакуров, Бокша, Варька, Сонька, когда они тут же с радостными рыданиями бухнулись на колени, благословляя Бога за то, что позволил все-таки увидеть им свою княгиню, – во мне что-то дрогнуло, и я сама прослезилась, поднимая их с колен с совсем не княжескою вольностью.
– Ну, теперь не страшно и помереть, – бесхитростно выразил обшее настроение Бокша.
Никодим цыкнул на него, но не потому, что был не согласен с этими словами, а потому что неча простому анту рот разевать без приказания княгини – непорядок это!
А после того как буквально на следующий день прибыли возки с поклажей из Кравенцов, сопровождаемые всей кра-венцовской ратью, стало совсем весело.
С первого же возка мне весело улыбался Каллистрат Обо-лыжский. Живой, хотя и не совсем здоровый. Ьго лицо от переносицы до левого угла нижней скулы пересекала темная неровная полоса обезображенной пламенем кожи, и он все еще прихрамывал.
Но вскочил с возка бодро, поклонился не без изящества, попенял: – Вот видите, княгиня, до чего страну ваш поспешный брак с Михаилом Квасуровым довел, – все земли на дыбы поднялись. А выбрали бы меня в мужья – жили бы мы сейчас припеваючи, как сверчки за печкой, и горя не знали!
– Ладно вам, – дружески обнимая его, возразила я. – Что мне, что вам все одно за печкой никак не усидеть!
– И то верно, – хмыкнул Каллистрат и похромал докладываться князю Михаилу.
Соборная рать, как нарекли войско, предводительствуемое князем Траханиотовым, приобретала все более внушительные размеры. На разосланные за собственноручной подписью князя Петра грамотки удельные князья съезжались со всех сторон. Уважение им здесь было обеспечено, а уж пламенных речей о необходимости спасения христианской веры и заветов предков, произносимых под звон пенных кубков, было более чем достаточно.
Звалось это соборными сидениями, и я поначалу на них обязательно появлялась, а потом занятие сие мне наскучило.
Ни тактики, ни стратегии единоборства с царом Морфеем на соборных сидениях не вырабатывалось. Почти сразу Траханиотов добился, чтоб ему присвоили великокняжеский титул, тогда же приняли указ, противоположный по смыслу паровому. Тем соборным указом уже самодержец объявлялся изменником, которого всякий честный христианин обязан схватить и доставить на Собор князей. Сам Собор князей отныне именовался Великим собором, и только его приговоры должны были быть почитаемы и выполняемы. Но как этого добиться, никто не знал. Да и знать особенно не хотел. До поры до времени.
Все переменилось в тот день, когда ропот людской молвы донес известие о публичном избиении батогами князя Фелинского – в полном соответствии с царовым указом. С последующим четвертованием, завершившимся отделением на плахе княжеской головы.
По рассказам людей, не видевших того, но от других людей достоверно знающих, как было дело, казнь происходила на площади под стенами Вышеградского кремля. Сам цар на ней присутствовал. В окружении волхвов. Посадский и вышеградский люд будто бы глумился над истекающим кровью князем Константином и всячески его поносил, а по усекновении головы глумился и над Корсекой – княжеской гривной Фелинских, свалившейся с перерубленной шеи бедного князя. После же окровавленную, простоволосую голову Константина надели на верхушку высокого столба, установленного специально по сему случаю посреди площади, а гривну, охаркав и забрызгав нечистотами, вложили в отверстый мертвый Князев рот – так, чтоб она свисала вниз самым похабным образом. И это последнее глумление вызвало особую оторопь Соборной рати. Потому как показало: княжеское достоинство превращено в ничто-Сын Константина Фелинского, Зиновий, который должен был унаследовать Корсеку, был тут, в Кевроле, с другими мятежными князьями. И слушал вместе со всеми. И крепился во все время рассказа о мучениях отца. Однако при рассказе о глумлении над родовой гривной, говорят, не выдержал и разрыдался в голос. И поклялся, что княжескую гривну обязательно добудет и, отмолив в святом храме, возложит на себя, возвратив поруганную родовую честь.
Этим же вечером состоялась заочная тризна по великомученику Константину, тут же причисленному протоиреем кев-ролевским к лику святых.
Тризна проходила весьма мрачно. Я смотрела на понурых князей, сидящих вдоль длинного стола, составленного из многих и многих столиков, чтобы уместить всех. Каждый князь пребывал в окружении особо приближенных лыцаров, и в мозгах у всех гвоздем сидела одна мысль если не мы возьмем верх, то с нами поступят тем же образом, что и с князем Константином.
Мысль эта веселья не придавала, и Великий собор стремительно поглощал вино чуть не целыми ведрами Но почти не пьянел.
Я уже собралась потихоньку уйти, оставив князя Михаила напиваться вместе со всеми – и за себя и за меня, но чуть задержалась, чтобы принять участие еще в одной тоскливой процедуре: Зиновия Фелинского решено было провозгласить князем сморгонским с последующим посажением на княжение в городе Сморгони Княжение объявлялось законным даже без гривны – вплоть до того момента, когда она будет новым князем добыта.
