– Узнать? – с готовностью подскочила она.
– Узнай.
Вот и будет первая ниточка.
Ожидая Лизавету, торопливо выскочившую за дверь, я лениво подошла к открытому окошку.
Оно выходило не во двор, как мне показалось поначалу, а на довольно широкую улицу. Все те же одноэтажные деревянные домики, но уже с открытыми ставнями. Синеватые уголки теней островерхих крыш на пыльной дороге, озабоченный народ, торопливо снующий по деревянным тротуарам. Что-то сомнительно, что среди здешней бедноты отыщутся господа, через которых я… Что? Заявлю о своих претензиях на княжеский герб вкупе со всеми остальными благами?
Из ворот хатенки напротив вышел детина, очень похожий на нашего Корнея: камзол со щегольскими разрезами от локтя– так, чтоб были видны кружева рубашки, узкие штаны, заправленные в сапоги, лихо заломленный берет. Только детина был без бороды, и наряд его отливал зеленым и серебряным. Видно, таковы цвета хозяина. Ну и, разумеется, шейный платок. Лизавета права: я со своим платком поверх Филуманы как раз вписалась в здешнюю моду.
Детина постоял как бы в раздумье, потом поднял голову, посмотрел прямо на меня и широко улыбнулся.
Я отпрянула от окошка, поспешно ощупывая себя: все ли на месте? Вроде все: платок надежно скрывает княжескую гривну, длинные волосы аккуратно упрятаны под берег. Чего ж этот мордоворот разулыбался, глядя на меня?
– Госпожа! – влетела Лизавета. – Есть, есть тут на постое один лыцар! Звать – Иннокентий, рода Бобрецовых. Он сейчас спустился вниз – трапезничает. А слуга у него – такой охальник! Сразу приставать ко мне начал и обжиматься, – хихикнула Лизавета.
«У девушки радость, – грустно подумала я, – к ней пристают и пытаются обжиматься. Вот и мне повезло – тоже чей-то слуга заметил. И даже улыбнулся».
– Пойдем, познакомимся с лыцаром Бобрецовым, – вздохнула я. – С Иннокентием. А что-то мне имя это знакомо. Постой, Алевтина покойная, царство ей небесное, когда меня сватала, какого-то Иннокентия упоминала. Но при этом говорила, что он страшный пьяница и жить ему осталось всего ничего. Не тот ли это Иннокентий?
Оказалось – тот. Его трапеза состояла из одинокой ржавой селедки и едко пенившейся и кисло вонявшей жидкости в огромной глиняной кружке. Взгляд у Иннокентия был уже осоловелый, на мокрых усах поблескивала пена, а поношенный, некогда дорогого сукна, кафтан привлекал внимание свежими яркими заплатами. В голове Иннокентия было мутно и нехорошо.
– Ты, что ль, про меня спрашивал? – буркнул господин лыцар, не поднимая головы.
Я присела на лавку рядом. Рубашка под бобрецовским кафтаном отсутствовала, через расстегнутый ворот выглядывали грязно-серые завитки волос, покрывающих грудь и поднимающихся почти до шейной гривны.
– Эй, сюда! – щелкнула я пальцами, подзывая стриженного под горшок парня, внимательно наблюдавшего за нами от прилавка, уставленного бутылями.
– Вина принеси, – приказала я в его белобрысый затылок, когда он, вмиг подскочив, склонился в поклоне. – Хорошего!
Хозяин за прилавком, знавший, что я расплачиваюсь рублевым серебром, кивнул парню, и передо мной выросла бутылка темного стекла и такая же чарочка.
– И господину лыцару, – приказала я.
Разлив вино по чаркам, я приветственно приподняла свою. Иннокентий с брезгливым видом взял вторую, сказал: «Здравы будем!» – и опрокинул ее в себя. Скривился.
Я поняла ошибку, снова щелкнула пальцами и сделала новый заказ:
– Водки!
– Штоф? – уточнил резвый парень.
И на мой кивок принес большую светлую бутыль литра на полтора.
Лыцар Иннокентий крякнул, не спрашивая налил себе чарку, быстро выпил, тут же налил следующую, подмигнул мне, влил и ее в себя, занюхав на сей раз селедкой. После чего поглядел на меня ясным взором и сказал заплетающимся языком:
– Х-хорроший ты ч-человек!
Икнул, утерся рукавом, посмотрел со все той же незамутненностью:
– Говор-ри, чего надо?
– Лыцара Георга знаешь?
– Кавустова? – Он мотнул нечесаной головой, как лошадь, отбивающаяся от мух. – Вор!
– Почему вор? – осторожно уточнила я.
Череда воспоминаний, мелькнувшая в памяти пьяницы, кавустовского воровства не продемонстрировала, зато зримо представила смену с участием моего собеседника. Он приезжал в княжеское имение занять у Георга денег. Особенно чувствительной в его воспоминаниях была даже не обида на отказ (которого Иннокентий и так ждал), а боль в крестце, явившаяся следствием прискорбного падения просителя с лошади при отъезде. Это когда он совсем ослабел телом, поскольку после отказа хорошо принял из дорожной фляжки. Для подкрепления духа.
Воспоминания о фляжке навели Иннокентия на мысль о штофе, без дела простаивающем рядом. Торопливо плеснув в чарку, он тут же, без церемоний, заглотил ее содержимое. Мысли повеселели.
– А ты кто? – хитро спросил меня Иннокентий. Мне стало противно.
– Да никто, – сказала я поднимаясь.
– Нет, ты постой! – ухватил меня за локоть лыцар. – Что ты хочешь знать про собаку Георга?
Сама виновата, нечего было связываться с алкашом! Я села на место и, в упор глядя на него, задала вопрос:
– Как он оказался у князя?
– Из Вышеграда князь его привез. – Взгляд Иннокентия затуманился. – Вот таким мальцом.
Он опустил руку ниже уровня лавки, неловко качнулся вслед и едва не упал, лишь в последний момент удержавшись за край стола.
А воспоминания его показали веселого мальчугана, ласково улыбающегося князя Вениамина – сначала на верху знакомой мне парадной лестницы из теремов в парк, потом за веселым столом со множеством гостей, множеством блюд и бутылок… Штоф!
– Зачем он его привез? – резко спросила я, не давая мыслям Иннокентия течь в направлении штофа.
– Так на воспитание! Малец был с севера, с худородных земель, пятый сын – гривны не видать как своих ушей… А сам шустрый! Вот его князюшко наш и пожалел. Сам-то князюшко бездетный был – ни одна от него не понесла, а он их много перепробовал. И девок, и баб. Через это и не женился, чтоб девка потом не мыкалась, не казнилась…
Мелькнули какие-то смутные воспоминания, в которых присутствовали голые женщины, голые мужчины, их совместные пляски в светлых летних сумерках среди высокой травы на пойменном лугу возле неширокой реки. Медленный блеск ртутных волн сквозь прибрежный кустарник. Затем – широкие скатерти, расстеленные прямо тут, в траве, на них – бутылки… Штоф!
– Но теперь он с гривной?
– Кто? – Застигнутый на полпути к заветному штофу, Иннокентий бессмысленно таращился на меня.
– Георг!
