Подумать только! Вчера еще она и пальчиком не прикоснулась бы к этой нейтральной полосе — так твердо знала, что этого нельзя. Нельзя! — об этом не уставал повторять и Юрок, и Доктор просил не подходить к ней близко… А сейчас уже все по-другому. Пахота осталась, но она ничего не означает. Около нее нет никаких часовых, никто ничего не охраняет. Да и охранять-то нечего — Магнолия не узнавала сада.
Их сад был весь перекорежен, изрыт, исковеркан, многие деревья повалены, бурьян кое-где торчал островками, а в основном травяной слой был сорван, содран — то ли бульдозерами, то ли экскаваторами. И поверженные кроны деревьев жалко трепетали под порывами горячего ветерка полузасыпанной листвой.
Магнолия дотронулась до ближней яблоневой ветки, потянула, пытаясь вызволить ее из-под пласта рыжей тяжелой глины. Некоторые маленькие веточки освободились, начали распрямляться, отряхивая запыленные листики, — но только с краю. Вся ветка была накрепко впечатана в вывороченный из-под почвы глиняный бугор. Надо было идти. А идти уже не хотелось. Что впереди? Разрушенный, сожженный дом? Убитые Доктор и Юрок? Лучше не знать. Лучше сидеть здесь, греться на солнышке — даже если сидишь на последней нетронутой полоске травы, зажатой между разрушенным садом и бывшей нейтральной полосой. Лучше закрыть глаза и думать, что ничего — ничегошеньки! — не произошло. И не могло произойти. Скоро придут учителя, и надо будет идти на урок. Ой, я не выучила уроки! Пусть, пусть! Это даже лучше — такое горе: не выучила уроки, меня будут ругать, мне будет стыдно, ужасно стыдно — и все по-прежнему — да, да! — лишь бы только все по-прежнему!
Виктор хотя бы пришел… Нашел же он меня в том карцере, вот бы и сейчас возник из воздуха, сказал нормально, по-человечески, куда идти, к кому. У него вроде тогда сорвалось: «К нашим». Наверно, это те, которых она видела в госпитале.
А тот, в госпитале — тоже врач — сам покончил с собой… И не будет ли «по-прежнему»? Было ли «по-прежнему»? Как она себя осознала — уже летели пули, уже кто-то умирал… Это ей хоте лось, чтоб сад был уютный и родной — но чего стоит уют, если его можно изничтожить за одну ночь? И за что, за что уничтожить? Только за то, что мы с Виктором здесь ходили, играли, смеялись во все горло? Одна видимость… И хорошие, добрые люди — Доктор с Юрком — охраняли эту видимость… Что может быть лучше видимости! Зря я не соскользнула в тот зеленый мир. Раз и все, и ничего больше, только облачко атомов в бушующей зелени. А вылезла, потратила столько сил — и зачем? Чтоб сидеть у края разрушенного сада? Виктор, помоги мне!
2
— Орешь-то ты чего? — неприязненно спросил Виктор, возникая рядом.
Он был все такой же нарядный, только теперь его к тому же украшала голубая шелковая лента, наискосок через грудь.
— Виктор! — Магнолия вскочила, обливаясь счастливыми слезами. — Я не орала, Виктор, милый… Мне только было так горько, так хотелось, чтоб ты появился скорей, я не знала, куда идти…
— Ну, мысленно орала. Я же слышал! Сорвала меня с Церемонии Посвящения. Хорошо, что меня уже успели посвятить, — видала? — Он горделиво указал на ленту. — Ну, давай, говори быстрей — что хотела?
— Виктор, — шепотом пожаловалась Магнолия, глотая слезы. — Я ничего не понимаю. Что случилось, какое посвящение? Куда ты меня звал?
— Да, кстати. Я ж тебя должен спросить. Ты почему не явилась в назначенный срок? А? Отвечай, быстро! — и он замолчал. То ли ожидая ответа, то ли вслушиваясь в себя.
— Виктор, родной мой, да я ж не знаю даже, о чем ты говоришь, — залепетала Магнолия, — я ничегошеньки не понимаю, объясни, пожалуйста, толком!
— Так. Что не понимаешь? — отрывисто спросил Виктор. — Конкретно давай.
— Ну… Посвящение это твое… Куда я явиться должна была? Кто назначил мне явиться? Ну, я не знаю — мне ничего не понятно!
— Посвящение есть Посвящение. Что непонятного? Время явки ты уже просрочила. Явиться надо в Храм Семена. Вызов всем послал сам Семен. Что еще? — отчеканив это, Виктор смолк, глядя поверх головы Магнолии.
Молчала и она, потерянно глядя на него и не в силах сообразить что-либо.
Наконец в голове забрезжило. Вызов!
— О каком вызове ты говоришь? — нерешительно спросила она.
— Ты не получила вызова? — бесстрастно уточнил Виктор.
— Нет… — тихо, нерешительно ответила Магнолия.
— Но ты умеешь совершать пространственные переходы? Ступорить можешь? Мимикрией владеешь? Да, да, я видел — владеешь. Только ленишься.
— Я не ленюсь, — еще тише ответила Магнолия. — Просто у меня то получается, то не получается. Чаще — не получается. И вызова никакого я не получала. И, может быть, ты… — но тут она замолчала, задумчиво всматриваясь в него.
Без сомнения, это был Виктор. Его высокий лоб, перерезанный двумя морщинками, его конопушки на носу, его губы… Но глаза! — она никогда не видела у него таких отрешенных, пустых глаз. И откуда вдруг у него эта манера смотреть поверх головы, замолкать после каждой фразы, будто вслушиваясь во что-то?
— Виктор, расскажи все, что с тобой произошло, — попросила она, — ведь ты…
— Ну что ж, — вдруг безразлично прервал ее Виктор. Он явно не слушал. — И такие нам нужны. Даже такие. Поняла? — его взгляд опустился к ее лицу. Ничего не выражающий невнимательный взгляд человека, которому нет особого дела до предмета, оказавшегося в поле зрения.
У Магнолии все аж замерло внутри.
— Ты, конечно, не из суперов, — размеренно вымолвил между тем Виктор. — Но при условии, что будешь стараться, и ты сможешь принести пользу. Слишком важные задачи стоят перед нами, чтоб пренебрегать любыми ресурсами.
— Чьи это слова… ты говоришь? — побледнев до холодка на щеках, проговорила через силу Магнолия.
— Семена, конечно, — высокомерно ответил Виктор. И в первый раз за весь разговор в его взгляде мелькнуло что-то живое. Но оно быстро погасло, сменившись опять пугающей бесстрастностью.
— Семен Любомудрый, с которым я постоянно нахожусь в контакте, помогает мне формулировать мои мысли. Это честь. Я один из самых способных суперов, поэтому между нами установлен индивидуальный канал. Только двое суперов еще удостоились такой чести. Двое. Но даже ты, если, повторяю — будешь стараться, можешь когда-нибудь впоследствии тоже удостоиться.
— Виктор… — осторожно остановила его Магнолия, — извини, но мне бы хотелось поговорить с тобой. Только с тобой, наедине. — Она тщательно подбирала слова, чтобы не обидеть этого Семена Любомудрого, — к нему, как она поняла, Виктор относился очень хорошо. — Я, понимаешь, наверно, просто не привыкла так беседовать — втроем… Мне как-то неловко. Не по себе… Можно так сделать?..
— Ну вот! — вдруг почти закричал на нее Виктор. — Что ты наделала, дура? Он прервал связь! Дура безмозглая! Неловко ей! Да знаешь, какое это счастье необыкновенное: чувствовать, что он сам — Сам! — с тобой постоянно. Присутствует в тебе, является частью тебя. А ты при этом — только подумай, только представь на минуту — ты являешься частью Его! А теперь? Дура, дура, дура!
