Матросы вытаскивали один ящик за другим; как я и предполагала, меха их не интересовали — легальный груз предназначался для легального порта. Только бы получатель не полез обследовать первый ящик, пока из трюма еще не извлечен последний… Правда, и в этом случае сохранялся шанс — несколько ящиков остались нетронутыми, я просто не успела до них добраться.
Вот наконец и последний ящик, помеченный крестом, двинулся наверх на руках матросов. Я чуть выждала, выбралась из своего убежища и, держа дохлого йага за хвост, направилась следом за ними.
Погода полностью благоприятствовала моим планам: не просто безлунная ночь, но еще и густой туман. Вряд ли это было простым везением — скорее всего, туманы в это время года бывали здесь часто, и капитан специально ждал такой погоды для нелегальной разгрузки. Сквозь туман бледным пятном подрагивал впереди огонек сигнального костра. Только он и позволял определить, что до берега было порядка двухсот локтей.
— Чего шляешься без дела? — Кто-то из корабельного начальства все же заметил, как я выхожу из трюма одна и без всякого груза.
Вместо ответа я показала ему йага. Как я уже сказала, этих тварей никто не любит, а моряки особенно. Так что если матрос задержался в трюме, чтобы прикончить одну из них, — это повод похвалить его, а не ругать. Боцман (или это был сам капитан?) буркнул что-то одобрительное, я швырнула тушку за борт и направилась туда, где матросы грузили ящики на лодки.
Первый баркас уже отчалил и почти скрылся в тумане, второй пока висел за бортом. Я немного посуетилась вокруг, имитируя помощь при погрузке, а когда ящики наконец были уложены, одной из первых забралась в лодку, чтобы занять носовую банку. Самая подходящая позиция: остальные гребцы сидят к тебе спиной, а рулевому за ними тебя не видно. К счастью, оспаривать у меня это место никто не попытался. Как только расселись остальные матросы, баркас спустили на воду, и я вместе с остальными налегла на весла.
Только когда мы отошли от корабля, я наконец впервые разглядела судно, на котором провела около месяца. Это была двухмачтовая шхуна, судя по всему, быстроходная и маневренная — идеальный корабль для контрабандистов. Впрочем, долго любоваться ею мне не пришлось, ибо уже через несколько мгновений она была лишь призрачным силуэтом, а затем и вовсе растаяла в мутном мареве. Мне стало интересно, как моряки собираются отыскивать ее на обратном пути, а может, они останутся на берегу и подождут, пока туман рассеется? Сидя спиной к берегу, я не видела огня, и вскоре мне стало казаться, что мы вообще никуда не плывем. Море было спокойно, воздух неподвижен; в полной тишине слышался лишь негромкий равномерный плеск весел.
Ночь, туман, холод и беззвучие создавали странное ощущение — словно это уже не наша реальность, словно мы уже умерли и дрейфуем где-то между мирами и будем дрейфовать так неведомо сколько…
Мягкий толчок в днище вернул меня к действительности. Нос баркаса уткнулся в прибрежный песок. Берег был очень пологий, а лодка — тяжело нагруженной, поэтому до собственно суши оставалось еще с десяток локтей, и даже мне, сидевшей на носу, пришлось прыгать в ледяную воду. Тут я и получила возможность оценить преимущество высоких матросских башмаков из грубой кожи перед матерчатыми туфлями…
Впереди маячили тени — от костра к нам шагали принимающие груз, а может, матросы с той же шхуны, приплывшие на первом баркасе. Вроде бы пока еще никто ничего не заметил — во всяком случае, я не слышала никаких криков и ругательств. Подождав, пока они войдут в полосу прибоя, я постаралась смешаться с ними, а затем, шмыгнув за их спины, выскочила наконец на сухое и стала беззвучно отступать вдоль береговой кромки — влево, так как справа маячил первый баркас, — стараясь держаться на равном отдалении и от лодок, и от костра. Наконец, когда от матросов и встречающих остались лишь почти неразличимые силуэты, я повернулась и бросилась бежать.
Я успела пробежать, наверное, локтей сто, когда сзади раздались крики. Не знаю, что именно они обнаружили — отсутствие одного из прибывших или же содержимого бутылок… Так или иначе, туман уже укутывал меня со всех сторон, и я мчалась по пляжу, постепенно забирая в глубь суши. Песок под ногами сменился твердой землей, каменистой и поросшей редкой пожухлой травой, затем почва начала подниматься — я явно взбиралась по склону холма; но крики не умолкали, иногда мне казалось, что они звучат совсем рядом — в тумане трудно ориентироваться по звуку, — и я старалась не снижать темпа. В гору так в гору, лишняя гарантия, что не сделала петлю и не бегу прямо в руки преследователям. Во рту стоял железистый привкус крови, каждый вдох, казалось, раздирал легкие, и наконец, достигнув вершины холма, я без сил повалилась на четвереньки. Наверное, я пробежала с хорошей скоростью не менее трех миль… Пожалуй, в тумане преследователи обязаны были отстать, даже если угадали первоначальное направление.
Действительно, никаких признаков погони уже не было слышно.
Может, они и с самого начала не гнались за мной, а ругались между собой… Но, должно быть, в этих местах нет никаких поселений, подумала я, иначе они бы не стали кричать, боясь привлечь к себе внимание. Может, здесь и живет какой-нибудь одинокий фермер, который не осмелится выяснять, что происходит, и если я наткнусь в тумане на его дом, благоразумней будет обойти его стороной.
Перевалив через гребень холма, я начала спускаться вниз. Вскоре я оказалась в зарослях сухого колючего кустарника, давно сбросившего листья, затем заслышала впереди журчание и с разбегу перепрыгнула через ручей, берега которого уже подернулись ледяной корочкой, потом снова карабкалась вверх, плутала между какими-то криволапыми деревьями, опять шагала по жухлой траве… Иногда я ненадолго останавливалась и даже присаживалась передохнуть, но перестать двигаться надолго означало замерзнуть — так что, когда туман начал светлеть, я все еще шла, не разбирая дороги.
Наконец — прошел уже, наверное, час или два после рассвета, — туман стал рассеиваться, и я увидела перед собой длинный пологий склон холма, спускавшийся к темно-зеленому хвойному лесу. По лесу вилась дорога, уходившая на расстоянии пары миль в ворота многобашенного города, стоявшего в излучине реки.
Хотя теперь мой путь лежал под уклон, я едва держалась на ногах, когда добралась до города. Городок был невелик — должно быть, в нем не было и тысячи жителей, типичная провинциальная дыра где-то на окраине большой державы, — и все же, если бы не усталость, жажда и голод, я бы пялилась во все глаза на его непривычные круглые дома и протянувшиеся через улицы висячие галереи. Я ведь впервые в жизни очутилась на другом континенте, который тысячелетиями развивался без всякого контакта с родной для меня культурой!
Гантруские дома — почти все они в горизонтальном разрезе круглые, овальные или, по крайней мере, имеют скругленные углы — действительно необычны с точки зрения жителей западного Инйалгдара, особенно илсудрумцев, у которых круглых построек нет вообще — даже башни крепостей и храмы у них квадратные или многогранные. Мы еще готовы ожидать таких изысков от дворцов или церквей, но не от домов простых горожан и тем более селян. Нам кажется нелепым жить в круглой комнате, поскольку там неудобно размещать прямоугольную мебель. А гантрусы считают, что нелепо делать прямоугольную мебель, имея округлые формы тела. Вообще, в их представлении углы противоречат гармонии: угол — это всегда результат разлома, раскола, разрушения, в живой природе нет углов. Кстати говоря, при той же площади помещения круглое здание имеет меньшую протяженность стен, чем квадратное, а значит, на него уходит меньше материалов и оно лучше сохраняет тепло.
