— Вершитель, Обличитель и Заступник, — поправила я. — И это не разные боги, а один и тот же, только в разное время. Сначала, при сотворении мира, бог принял на себя роль Вершителя. Он творил мир пять тысяч лет и утомился…
— Вот это я понимаю — пять тысяч лет! — хохотнул вдруг еще один голос. — Не то что: шесть дней — тяп-ляп и готово!
— Сергей! — сердито воскликнула Валерия. — Кудн'т йу кат офф йо транмиттэ?
— Сорри, Валерия, — ответил смущенный голос. — Аи фот ит'с офф.
— Нас слышат твои товарищи? — догадалась я. После леса, шелестящего на стенах комнаты, меня это уже не удивляло.
— Извини, Эйольта, — смутилась и Валерия, — я не предупредила тебя. Но мне казалось, ты будешь чувствовать себя свободнее, говоря со мной один на один. Если хочешь, я потребую, чтобы остальные отключились.
— Ладно, пусть слушают, — смилостивилась я. — Не придется потом рассказывать по новой. Но почему он заговорил по-ранайски? Разве он обращался ко мне?
— Нет, просто забыл выключить передатчик. И говорил он не по-ранайски, а по-русски. Просто так настроены наши трансляторы… машинки для перевода. Русский переводится на ранайский, эспаньол на илсудрумский… инглиш не переводится, на нем мы общаемся между собой. Я на самом деле тоже говорю с тобой по-русски, но не произношу слова вслух. А то, что ты слышишь, — это транслятор, имплантированный в мою гортань и улавливающий ее микросокращения. Хотя говорит он моим голосом. — Она улыбнулась. — Другой транслятор у меня в ухе, он переводит мне твою речь. Здорово, правда?
— Да… пожалуй, — потрясенно согласилась я. — Значит, на самом деле вы не знаете наших языков?
— Знаем, но поверхностно. Зато у нас каждый в совершенстве владеет минимум семью нашими — инглишем, эспаньолом, фрацсэ, дойчем, русским, нихонго и чжунгохуа.
— Впечатляет, — признала я. — Так на чем мы остановились? А, да — бог утомился и создал младшего брата своего, дьявола, чтобы тот довершил творение по его плану. Но дьявол возгордился и придумал свой собственный план. Оттого мир частично создан богом и частично — дьяволом, и в нем переплетаются добро и зло. Когда же бог отдохнул и увидел зло мира, он принял роль Обличителя и стал обличать и карать. Но потом понял, что нет у мира иного заступника, кроме него, и принял свою третью ипостась. Поэтому и Святое Троекнижие состоит из Книги Вершителя, Книги Обличителя и Книги Заступника. В общем, красивая сказочка, — виновато улыбнулась я.
— Да, я читала эти книги, хотя, конечно, не целиком, — ответила Валерия. — Так вот о чем я говорю — нет ничего странного в том, что у разных культур, приходящих к монархической форме правления, появляется монотеистическая религия. Что на земле, что на небе — должен быть единый всевластный правитель, наделенный функцией карать и миловать. И ему нужен дьявол, чтобы было на кого спихнуть ответственность за зло и беды на подведомственной территории. И в интересах социального спокойствия такая религия должна проповедовать смирение, поощрять покаяние и благотворительность. А вот у гантрусов никогда не было монархии, поэтому у них сохранилось язычество, и их боги ругаются между собой ничуть не хуже, чем гантруские купцы в своем правительстве.
— А ведь верно, — согласилась я.
Прежде мне не приходило в голову задумываться, почему гантрусы язычники, а инйалгдарцы — нет. Я просто считала это естественным порядком дел. Как часто привычку к некоторой вещи принимают за знание ее…
— Хочешь сока? — спросила Валерия.
— Да.
В тумбочке-столике открылось круглое отверстие, и оттуда поднялся бокал с оранжевой жидкостью. Я глотнула и с некоторым разочарованием констатировала:
— Кетналовый.
— Не любишь кетналовый?
— Люблю, но я надеялась попробовать что-нибудь ваше.
— Мы не должны разводить наши растения на вашей планете, даже в оранжереях — вдруг произойдет утечка. Это может нарушить вашу экосистему. В смысле, наши формы жизни могут повредить местным.
Валерия взяла бокал сока и для себя (я не видела, чтобы она отдавала для этого хоть какую-то команду жестом или голосом — казалось, тумбочка просто читает ее мысли, как раньше лодка) и тоже отпила немного.
— А теперь, — сказала она, — не хочешь ли рассказать о себе?
И я начала рассказывать. Опять, конечно, не так подробно, как сейчас, но полнее, чем я излагала хардаргам. На сей раз я решила не скрывать ничего существенного. В конце концов, все, что я делала, все, через что я прошла, — это было ради встречи с ними, пришельцами, и пусть они об этом знают.
Я несколько раз подкреплялась соком и все же к концу своего повествования успела охрипнуть. От берез к тому времени уже протянулись вечерние тени.
— Ну что ж, — сказала Валерия, когда я закончила рассказ своим прыжком со скалы, — ты, должно быть, устала. Сейчас поешь и отдохни, а потом мы решим, что делать дальше.
На сей раз вся крышка столика-тумбочки ушла вниз, чтобы вернуться с полными тарелками. Обед был вполне в традициях ранайской кухни, разве что у вилки было четыре зубца в ряд, а не три врастопырку, и я уже не стала настаивать, чтобы меня накормили настоящей едой пришельцев.
В конце концов, она мне могла и не понравиться.
Пока я ела, Валерия выходила из комнаты — наверное, чтобы подготовить помещение, куда она отвела меня после обеда. Стены помещения изображали пляж на закате, волны с негромким шелестом накатывались на песок, в вышине скользила птица, чьи белые крылья солнце подкрасило розовым, а где-то позади чуть покачивались раскидистые темные кроны пальм. Мебель состояла из кровати, столика-тумбочки и встроенного в стену шкафа. Подведя меня к двери в противоположной стене, Валерия объяснила, как пользоваться туалетом и как вымыть руки. Я окончательно убедилась, что мыло у пришельцев не в ходу, поскольку вода для умывания уже сама содержит все необходимые вещества. Но больше всего меня покорила кровать. Валерия вручила мне пульт управления. Одним колесиком можно было регулировать температуру кровати, другим — мягкость, от пуховой до гранитной; кроме того, кровать умела укачивать и умела будить в заданное время. Кровать настолько охотно подстраивалась под форму тела лежащего, что я могла бы даже спать на спине, не боясь отлежать крылья.
Проспала я, наверное, часа три. На пляже за это время наступила ночь и взошла луна — большая, крупнее не только Лийи, но и Лла, и цвет у нее был не багровый и не голубой, а скорее серебристый; правда, его портили несколько темных пятен, словно лик этой чужой луны был поражен какой-то скверной болезнью. Незнакомое небо было беднее нашего: я поискала Глаза Твурков и не нашла ни одного.
Стоило мне встать с постели, как картина изменилась: спальню залил свет взошедшего солнца.
— Проснулась, Эйольта? — услышала я, едва одевшись.
Неужто Валерия следила за мной все это время? Не очень-то это приятно. Или умная кровать сама уведомила пришельцев, что на ней уже не лежат?
