— Нет! Мой факел погас!
— Тогда лучше ты иди к нам, на свет, а то в темноте мы тебя долго будем искать!
Я боялась, что, если двинусь с места, снова потеряюсь, но взяла себя в руки и рассудила-, что Шайна права. Звук, дробясь и отражаясь от стен залов и коридоров, многократно менял направление, так что искать друг друга на слух было не просто. Но вот наконец впереди забрезжил рыжий колеблющийся отсвет, и через несколько секунд я добежала до устья прохода, другим концом выходившего в куполообразный зал.
«Подземным чудовищем» оказался Пайве; он и сейчас что-то бурчал, глядя, как я бегу к ним с Шайной, стоявшим возле веревочной лестницы.
— Я же говорила, нечего тут шляться… — начала Шайна, но я уже напустила на себя уверенный вид.
— Все было бы нормально, если бы не обвал, — сказала я и, торопясь уйти от этой щекотливой темы, повернулась к Пайве: — Ну как?
— Дохлый номер, — покачал головой тот. — Тйорла твоего прибрал к рукам сам капитан Тнейер. У него скакуна увести не легче, чем из тюрьмы кого вытащить.
— Но ты сможешь? — с надеждой заглянула я ему в глаза.
— Говорю же, дохлое это дело. Тут армия нужна, дом капитана штурмовать или на улице на него напасть, а он один не ездит… Конечно, если побольше наших поднять, то можно… но никто на это не подпишется. Тйарвы ж потом весь Гнилой Угол по кирпичикам раскатают. Так что, крошка, извиняй. Задаток, как уговорились, у меня останется — мне ж пришлось кой-кому сунуть, чтобы все узнать, а больше ничем помочь не могу.
Я перевела умоляющий взгляд на Шайну, но та тоже мотнула головой:
— Нет, подруга, раз Пайве говорит — не выйдет, значит, не выйдет. Нам открытая война с тйарвами ни к чему. Тем паче из-за тйорла — добро б еще аньйо был…
Я стиснула зубы, но тут же попыталась успокоиться. Все равно пришельцы вряд ли разрешили бы мне взять Йарре к звездам. Значит, мы бы расстались с ним лишь на несколько дней позже — если, конечно, я перехвачу их в Лланкере. Ну что ж, прощай, Йарре, надеюсь, новый хозяин будет ценить тебя. Я почувствовала что-то похожее на укол ревности при мысли о том, что теперь на Йарре будет ездить мой враг. Конечно, враг не личный, а всего лишь в силу полученного им приказа, но все равно…
— Значит, мне больше нечего делать в Нойаре, — решительно заявила я, глядя перед собой сухими глазами. — Когда вы сможете меня вывести?
— Не горячись, крошка, — посоветовал Пайве. — Тйарвы на ушах стоят, тебя ищут. Обожди, пока притомятся.
— Мне некогда ждать, — непреклонно отрезала я. — И этими подземельями я тоже сыта по горло. Ни дня здесь не останусь.
— Эх, подруга, — невесело усмехнулась Шайна, — такие хоромы на одну, а ты брезгуешь… Посидела бы ты в камере на восьмерых… Мне-то еще повезло, я хоть по камере ходить могла, а есть тюрьмы, где даже по мелким делам на цепь сажают до конца срока.
Шайна оставила мне пару факелов и корзинку с едой, взяв с меня за еду два йонка — куда больше, чем она стоила на самом деле, но я не стала спорить, — и следом за Пайве полезла наверх, пообещав вернуться вечером. «Вечер» в этом подземелье был таким же пустым звуком, как и «день», но я лишь молча кивнула, впиваясь зубами в сочную жареную йитлятину, совсем не похожую на ту бурду, которой обычно питались жители трущоб.
После сытной трапезы и всех предыдущих переживаний меня сморил сон и, несмотря на недостатки ложа из промерзшей соломы, я продрыхла до возвращения Шайны.
— Наши говорят, что ты чокнутая, — сообщила она, усаживаясь на кровать. — И это святая правда, если ты и впрямь собралась в Лланкеру.
Я нетерпеливо махнула рукой, показывая, что приняла решение и не собираюсь спорить.
— Но, как у нас тут говорят, дурь — это единственное, что нельзя отнять у аньйо. Мы можем вывести тебя из города. Через ворота без мазы — везде шмонают по-черному, и аньйо, и повозки, и груз. Летать ты, помнится, не умеешь. Так что остается дерьмопровод.
— Что?!
— Сточная труба. Она выходит в овраг за городом, а попасть в нее можно из наших подвалов. В конце там решетки, но наши их давно разломали, а стражникам, сама понимаешь, западло лезть проверять.
— И… много там… этого…
— Не, сейчас немного, — заверила Шайна, — по щиколотку где-то. Вот когда замерзшее оттает, тогда да.
Моя скривившаяся физиономия была, очевидно, красноречивее всяких слов.
— Подруга, ты хочешь выбраться из города или нет? Если нет, сиди здесь, декады через две выйдешь через ворота, как принцесса. А если хочешь…
— Ладно, я поняла, — обреченно кивнула я. — Когда?
— Завтра на рассвете.
— Может, безопасней ночью?
— По ночам теперь ворота запирают.
— Так а зачем нам ворота?
— Ну ты же не пешком в Лланкеру собралась? На рассвете один из наших выведет из города тйорла и будет ждать нас у оврага. Тйорл, конечно, не такой, как твой, но до ближайшего села доедешь, а там уж сама решай, нового купить или что… Монету за тйорла сейчас давай.
— Сколько?
— Сотни хватит, — ответила Шайна и, уловив сомнение на моем лице, добавила: — Тот, кто его приведет, тоже рискует, что ж он, за фу-фу работать будет? Да и мне, знаешь, в трубу лишний раз лезть не шибко охота…
Мы еще немного поболтали, а потом, когда Шайна собралась к себе наверх, я попросила ее спеть. Она сперва отнекивалась, ссылаясь на отсутствие инструмента, потом согласилась. Голос у нее и впрямь оказался красивый, но песни мне не понравились. Вся эта жалостливая воровская романтика не по мне, да и кому как не Шайне было знать, что в реальной воровской жизни все проще и грубее. К тому же рифма хромала едва ли не в каждом куплете, и мне, знакомой с лучшими образцами ранайской поэзии, это резало ухо почти физически.
— Тебе не нравится, — заметила Шайна, обрывая песню на полуслове.
— Ну, я привыкла немного к другому… Вот, например, послушай:
Даже в самой обыденной жизни хватает тревог,
Даже самое серое небо не схоже с землею.
Это следует помнить, когда переступишь порог,
Ибо нить путеводная кончиться может петлею.
Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,
Обещая вершины и сказочно дивные дали,
И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой,
Наблюдая процесс преломления света в кристалле.
И такие, как ты, опьяненные ядом речей,
Покидают свой дом и уходят в безвестные страны,
Не пугаясь ни холода долгих туманных ночей,
Ни нехоженых троп, ни пустынь, ни дождя, ни бурана.
