Так прошло несколько дней плавания. Купленная в спешке перед отплытием книга оказалась изрядно скучной, и выбор занятий у меня был невелик — сидеть в каюте или торчать на палубе. Второе было все-таки повеселее, хотя в основном я просто смотрела на море. Иногда ко мне присоединялся Каайле, и я пользовалась этим, чтобы усовершенствовать свой гантруский. Но Дйарт хотя и оставался неизменно любезным, по всей видимости, не слишком любил подолгу маячить на виду у других. Среди пассажиров обнаружились две женщины — мать с дочерью, семья какого-то обосновавшегося в Гантру ранайца, который теперь выписал их к себе. Мать, некогда, вероятно, красивая, но теперь изрядно располневшая, что нередко случается с купеческими женами, была болтлива, набожна и глупа. Начала она с того, что посоветовала мне не сутулиться (я уже говорила, куртка мне не идет, но даже в просторном плаще впечатление легкой сутулости остается), причем совет этот больше походил на приказ. Мне хватило нескольких минут, чтобы утратить всякое желание продолжать знакомство, и примерно вдвое больше времени, чтобы объяснить это ей. Естественно, она оскорбилась и с тех пор демонстративно отворачивалась при моем появлении. Ее дочка, девочка на пару лет моложе меня, сразу же взглянула на мою шпагу с таким отвращением, словно увидела раздавленного грызуна; кажется, она осуждала даже мои брюки, хотя многие ранайки надевают платья только на официальные церемонии. Плыли на корабле и четверо гантрусов, возвращавшихся на родину; я впервые увидела представителей этой далекой страны так близко. Закутанные с головой в свои белые хламиды, они держались особняком и негромко переговаривались исключительно между собой. На прочих пассажиров они лишь стреляли узкими черными глазами из-под низко надвинутых круглых капюшонов. Я хотела было подойти к ним и познакомиться — всегда полезно побеседовать с носителями языка, — но, наткнувшись на этот колючий взгляд, передумала.
Меж тем «Звезда тропиков» начала оправдывать свое название: мы достигли тропических широт и теперь шли на запад. Дни стояли ясные, солнце пекло изо всех сил, и я даже в легком плаще обливалась потом. Пассажиры, сколь бы важными господами они ни были дома, с каждым днем прогуливались по палубе во все более легких нарядах. Самые смелые, раздевшись догола, на ходу принимали морские ванны: забирались в веревочную сбрую, их спускали на лебедке за борт, а потом по команде втаскивали обратно. По ранайским обычаям, нагота не считается чем-то непристойным. Конечно, по улицам и на службу в таком виде не ходят, но без одежды выступают и спортсмены, и артисты классического балета — того, что появился за пару тысяч лет до современного и представлял собой искусство танца в чистом виде — без сюжета, костюмов и декораций. Никаких различий между полами в этом смысле в Ранайе не делают. В Илсудруме порядки несколько другие — женская нагота там тоже не возбраняется, а вот мужская считается неприличной. Это пошло от древних воинственных традиций Илсудрума, когда каждый мужчина воспринимался как воин, а воину не пристало оставлять тело незащищенным, он должен иметь доспехи или щит. Когда-то это правило было вполне рациональным, а теперь бедным илсудрумцам приходится надевать специальные костюмы для купания — воистину одеваться, чтобы лезть в воду, еще глупее, чем одеваться, чтобы лечь спать. Будь у нас на борту илсудрумцы, они бы, вероятно, громко возмущались развязностью наших пассажиров. Но эти имперские снобы редко путешествуют на судах под чьим-либо флагом, кроме собственного. Что на сей счет думали гантрусы, я не знаю; сами они оставались в своих хламидах и, казалось, вовсе не замечали происходящего на борту.
Однако мне от ранайского здравомыслия было ни жарко ни холодно — то есть именно что мне было жарко, и я ничего не могла с этим поделать. Сами понимаете, почему. Хотя я говорила себе, что этим аньйо явно нет никакого дела до расклеенных по всей Лланкерской провинции объявлений и что ранайский закон защищает меня точно так же, как и любого крылатого, — стоило мне попытаться выйти из каюты без плаща, как ноги сами прирастали к полу. Однако в конце концов я не выдержала — да и моя манера вечно кутаться в плащ, несмотря на жару, кажется, вызывала уже насмешливые взгляды. Так что я, уже стоя на палубе, озлилась на свою нерешительность, резко расстегнула крючки и повесила сложенный плащ на фальшборт. После чего с наслаждением расправила крылья и принялась обмахиваться ими, по-прежнему глядя в сторону океана.
Реакция последовала незамедлительно. За моей спиной затихли разговоры. Стало так тихо, словно я осталась на палубе одна. Но я понимала, что все они по-прежнему здесь и неотрывно пялятся на меня. У меня даже крылья зачесались от этих взглядов.
— Да что ж это делается? — прорезал тишину визгливый голос с интонациями базарной торговки. Разумеется, это была толстая купчиха. — Я думала, это порядочный корабль! Я заплатила за каюту первого класса! Я не нанималась ехать в зверинце! Я резко обернулась.
— Напрасно, — сказала я, растягивая губы в улыбке. — Там бы вы оказались в достойном вашего интеллекта обществе.
Ее толстые щеки отразили мучительную работу мысли, а затем, когда до нее наконец дошел смысл моей фразы, купчиха разразилась новым визгом:
— Капитан! Эта тварь меня еще и оскорбляет! Где капитан?!
— В самом деле, добрые аньйо! — поддержал ее еще один голос, на сей раз мужской, но все равно довольно высокий. Его обладатель вынырнул откуда-то с кормы, и я, вглядевшись, вспомнила, кто он: ремесленник, последним севший на корабль. — Кто вообще это бесово отродье на корабль пустил? Она ж беду на нас накличет! Потопнем, как есть потопнем! У-у, дочь Лла!
Вид у него был такой, словно он прямо сейчас готов вцепиться мне в горло, но стоило мне шевельнуть бровями и положить руку на эфес (не будь при мне шпаги, я не решилась бы снять плащ), как его словно невидимой рукой отбросило назад, и он продолжал выкрикивать проклятия уже из-за спин других аньйо.
Я обвела взглядом пассажиров. Граждан Ранайи, одной из самых свободных и просвещенных стран на земле — по крайней мере, так меня учили в школе, тридцать лет назад признавшей равноправие крылатых и даже имеющей крылатого в своем пансионе святых… Никто из них не одернул этих двух идиотов. Более того, многие, наверняка не такие уж дураки, раз вели успешную торговлю с заморскими странами, явно сочувствовали их словам. Лишь один из купцов, стоявший ближе всех, посмотрел на меня с брезгливой жалостью и негромко сказал:
— Иди в каюту, девочка, и лучше тебе не выходить до конца плавания.
Я уловила краем глаза какое-то движение. Это был гантрус, вышедший на палубу узнать, что за шум. Его и без того узкие глаза склеились совсем в щелочки; он что-то злобно прошипел и поспешно вновь скрылся за дверью.
И тут я заметила Каайле! Я расслабилась и улыбнулась ему. Ну хоть один аньйо на этом судне мне не враг…
Но улыбка застыла на моем лице, как гримаса манекена. Нет, если бы я обратилась к нему, он бы наверняка ответил с прежней вежливостью и на «вы»… Но взгляд его жег меня таким ледяным презрением, что у меня едва не перехватило дыхание.
— За борт ее, за борт! — бесновался ремесленник, избегая попадаться мне на глаза.
