Но он поступил иначе. Сильный рывок за правое крыло отбросил меня назад. Прыгая и уворачиваясь, я инстинктивно помогала себе крыльями сохранять равновесие, а лучше было бы держать их сложенными за спиной… Одно дело рассуждать о пользе лишней пары конечностей в теории и другое — использовать их в реальном бою. На самом-то деле при грамотном подходе крылья можно превратить в грозное оружие, но беда в том, что меня не учили специальной технике боя, предназначенной для крылатых. Такой техники просто не существует или, во всяком случае, мне о ней ничего не известно. Крылатых во все времена было слишком мало, чтобы сформировать собственную культуру, особенно крылатых с нормально развитыми крыльями…
Но, естественно, в тот миг мне было не до философских размышлений. Будь у меня шпага в левой руке, — а я одинаково хорошо владею обеими, — я бы тут же вонзила ее в бок матросу. Но она была в правой, и я никак не могла вывернуть ее для укола. Мне удалось лишь хлестнуть его шпагой по лицу, до крови рассекая щеку, — увы, он успел мотнуть головой, и в глаз я не попала. Но его это не остановило. Продолжая крепко держать меня за крыло выше первого сустава, он замахнулся саблей с явным намерением снести мне голову. Все, что я еще успела сделать, — ударить его коленом в пах. Он охнул, но рука с саблей дернулась в ранее выбранном направлении.
И в этот момент грохнул выстрел. Голова матроса взорвалась, как гнилой йовул, когда по нему ударят палкой. Осколки костей, клочья волос, брызги крови и ошметки мозга — все это полетело во все стороны, в том числе и мне в лицо. Сабля скользнула плашмя по моему голому плечу, не причинив вреда; пальцы, сжимавшие крыло, конвульсивно дернулись и разжались. Труп стал падать на меня; я инстинктивно отпихнула его обеими руками, не выпуская шпаги, и он рухнул навзничь.
В дверях каюты стоял капитан. В каждой руке у него было по пистолету; один из них дымился, второй смотрел в сторону коридора, где, очевидно, оставались другие мои враги — в каюте их в тот момент было двое, включая раненого и исключая убитых. На поясе капитана висела внушительного вида сабля.
— Кто-то желает быть следующим? — осведомился капитан, направляя заряженный пистолет в каюту, затем снова в коридор. — Если кто забыл, бунт на корабле карается смертью. Оружие на пол, если хотите жить.
«Капитан — второй после бога на корабле!» — говорят илсудрумские моряки. На что ранайские отвечают: «Бог первый на небе, а на корабле первый — капитан!» И все же он был один, и у него была только одна пуля и сабля, а дисциплина была слишком подорвана этим долгим мучительным дрейфом. Хуже всего было то, что среди линчевателей оказались члены экипажа — уж если они нарушили приказ капитана, что говорить о пассажирах. В первый момент после выстрела и властного окрика капитана кто-то бросил оружие, но таковые оказались в меньшинстве, и прочие не спешили последовать их примеру. Не решались они, впрочем, и напасть — теперь уже не только на меня, но и на своего шкипера. Стало совсем тихо. Пауза затягивалась. Опасно затягивалась.
И вдруг тишину раскололи частые удары тревожного колокола.
— Шквал! — услышала я. — Шквал по левому борту! Капитан бросил короткий взгляд в иллюминатор за моей спиной, и то, что он там увидел, понравилось ему еще меньше, чем зрелище в моей каюте.
— Все по местам! — гаркнул он. — Пассажирам пристегнуться к койкам и молиться!
Двое моих врагов, находившихся в каюте, проследили направление взгляда капитана и, изменившись в лице, торопливо прошмыгнули в коридор. Я, брезгливо переступая босыми ногами через трупы и лужи крови, подошла к своей койке, подобрала скомканную простыню и наконец стерла с лица и груди липкую мерзость. Почему-то в тот момент именно это казалось мне самым важным. Когда я бросила это импровизированное полотенце-, из кровавых складок на меня смотрел глаз матроса.
Этот мертвый взгляд словно вернул меня к реальности, напомнив, что проблемы не кончились. Я посмотрела в иллюминатор.
На нас шла сплошная стена воды. Высотой, наверное, локтей тридцать, если не больше. Ее слегка вогнутая поверхность глянцевито лоснилась, а наверху кипела ярящаяся пена.
Я слышала топот бегущих по коридору и палубе ног. Когда я отвернулась от иллюминатора, капитана уже не было видно. Мне совсем не хотелось оставаться в каюте с тремя мертвецами и выбитой дверью, но времени на поиски иного прибежища, похоже, не оставалось. Я упала на койку и кое-как затянула ремни.
Затем я услышала шум, словно где-то закипали тысячи больших котлов. А затем корабль осел вниз, резко завалился набок и помчался вверх. У меня перехватило дыхание от этого кульбита, ремни врезались в тело. С треском распахнулись дверцы шкафа, в коридор, звеня и кувыркаясь, вылетела миска, а за нею туда же покатились трупы…
Если бы у нас были мачты, нас бы наверняка опрокинуло. Но без них центр тяжести находился куда ближе к килю. Поэтому уже на гребне волны бриг выровнялся, а затем завалился на левый борт и помчался вниз по спине волны. Ощущение было такое, что мы валимся в пропасть. Мои крылья непроизвольно напряглись, словно пытаясь удержать меня в воздухе…
Наконец жуткий спуск с горы закончился, но оказались мы отнюдь не на равнине. Таких огромных валов больше не было, но за авангардом шквала шел шторм.
Хватаясь за стены, я все-таки выбралась из своей каюты. Шторм может затянуться на несколько дней, и оставаться все это время среди трупов и размазанной повсюду крови… Оказавшись в кренящемся с боку на бок коридоре, я услышала, как в конце его со скрипом распахивается дверь. Затем корабль завалился на другой бок, и дверь захлопнулась. На следующей волне все повторилось. Шарахаясь зигзагами от стены к стене, я поспешила туда.
На сей раз мне наконец повезло. Каюта и впрямь оказалась пустой, хотя и не нежилой — как видно, она принадлежала убитому мной пассажиру. Я вошла внутрь и заперлась.
В этой каюте я провела три дня. Все это время шторм продолжал бушевать, и за эти дни я не видела ни одного аньйо, как, разумеется, никто не видел и меня. Мне даже не пришлось выбираться за водой — хоть предыдущий хозяин помещения и оказался достаточно невежествен, чтобы верить, будто убийство крылатой может остановить бурю (а может, просто нашел удобный повод сорвать злость), но в практической сметке ему трудно было отказать: он умудрился запасти здоровенную бутыль воды, и, когда я ее нашла, в ней оставалось еще пинты четыре. Что до еды, то во время этой жуткой качки одна мысль о таковой вызывала у меня дурноту. Так что из каюты я выходила только, чтобы… ну, вы понимаете. Кстати, это тоже непросто делать в шторм.
К вечеру третьего дня буря вроде бы начала стихать. Дождь уже не хлестал в иллюминатор, который, правда, периодически окатывало пеной волн, но и те уже словно подустали и исполняли свою работу только по обязанности, без прежнего энтузиазма. Я валялась в полудреме, пристегнутая к койке, и тщетно пыталась заснуть: больше делать все равно было нечего. Корабль в очередной раз задрал нос, карабкаясь на волну, потом скользнул вниз…
И вдруг койка резко толкнула меня в ребра, и я не столько даже услышала, сколько всем телом ощутила раздирающий треск. Мне не надо было объяснять, что это значит. Отбросив ремни, я кое-как оделась, подхватила шпагу и выскочила из каюты. Из дверей слева и справа высовывались встрепанные головы, кто-то спрашивал, что случилось, кто-то выскакивал в коридор полураздетым…
