— Вот именно! — вскинулся Харагва. — А это же тупик.
Он жадно отхлебнул из стакана и подался ближе к собеседнику.
— Понимаете, Элий, на человеческом материале невозможно создавать принципиально новые существа. Уйма ограничений — юридические, моральные, религиозные, черт бы их драл…
«И распрекрасно», — невольно подумал Кин.
— Но есть и другая закавыка. Повторяю, я хотел бы создавать организмы принципиально новые. А этого нельзя добиться, оперируя лишь на уровне генных. структур. Главная сложность состоит в том, что хромосомный набор не является носителем информации сам по себе.
— Простите, но это звучит довольно странно, во всяком случае, для меня.
— Вы, значит, не читали мою статью в позапрошлом номере «Вестника биотехнологии», — произнес Харагва таким тоном, как будто Кин обнаружил фатальное незнакомство с таблицей умножения.
— К моему прискорбию, нет.
— А вас никогда не удивляло, что всего двадцать три хромосомные пары определяют индивидуальный облик человека и строение организма вплоть до мельчайших деталей?
— Честно говоря, у меня хватало других поводов для удивления, — откровенно сознался Кин.
— Это колоссальный объем информации. — Харагва широко развел руки, словно ухватив ими гигантский мяч. — Он даже по самым грубым подсчетам никак не укладывается в известный нам объем возможных комбинаций аденина, тимина, гуанина и цитозин при подсчитанном суммарном числе кодонов в молекуле ДНК. Заметьте, о врожденной памяти я уж и не говорю, хотя описаны неоспоримые случаи ее проявления. Парадокс отмечен еще на заре информатики и генетики, и удовлетворительного объяснения ему до сих пор не находили. Так вот, я уверен, что хромосомный набор, если пользоваться компьютерной аналогией, содержит не саму программу развития эмбриона, а четверичные коды доступа к этой программе. Кстати, четверичность и спиралевидность принадлежат к числу фундаментальных свойств информационной матрицы, формирующей весь физический мир.
Сохраняя из вежливости мину внимательного слушателя, Кин немножко скис, поскольку разговор вышел далеко за пределы его понимания.
— Всего-то и требовалось, что сломать стереотипы устаревшей парадигмы, — продолжал ученый. — Я взял. на себя смелость заявить, что генетическая информация хранится вне организма, поскольку в генах она просто не умещается. С точки зрения ортодоксов-материалистов, это полная дичь и ересь. Однако я строго логически доказал, что в совокупности азотистые основания нуклеотидов представляют собой не чертеж организма, а просто штамповочные формы для последующей трансляции через РНК на рибосомах. Иначе совершенно не объяснить тот факт, что одной и той же аминокислоте могут соответствовать разные кодоны.
Это понятно?
— Более-менее, — нагло соврал Кин.
— Хорошо, едем дальше. В упомянутой статье я принял в качестве рабочей гипотезы, что хорошо известные нам шестьдесят четыре кодона представляют собой некие пароли доступа к собственно информации об онтогенезе и филогенезе. Той информации, которая и направляет развитие эмбриона в требуемое русло. А содержится она вне физического мира, в некой области, которую иные называют господом богом. — Харагва скептически покривился. — Я предпочитаю называть это метаинформационным континуумом. Но суть не в терминологии. Так вот, метаинформационный континуум лежит по ту сторону абсолютного вакуума, если можно так выразиться. И является причиной торсионных флуктуации вакуума, которые проявляются в виде элементарных частиц. На доступном нашему наблюдению уровне.
— Очень интересно, — пробормотал Кин, чувствуя себя распоследним тупицей.
— Понимаете, корень проблемы в том, как внести новую генетическую информацию в метаинформационный континуум. — Харагва сделал паузу, подчеркивая важность сказанного.
— А разве вы этого не сделали, сконструировав фабров?
— Нет. Я рекомбинировал известные мне коды. Ну, проще говоря, собрал организм из готовых деталей, только и всего. А хочется большего. Очень хочется, Элий.
— Значит, вы бьетесь над тем, чтобы сделать чертеж и передать его… — Кин неопределенно покрутил рукой. — Туда?
— Примерно так. Оставить след на скрижалях, где записано устройство всего сущего.
— Головокружительно дерзкий замысел, — признал Кин, отпив глоток из стакана.
— А, вы понимаете, вижу… — У Харагвы расширились зрачки так, что радужка совсем исчезла. — Да, это опасно. Охренительно опасная затея, старина.
— Разумеется, — поддакнул Кин, сочувствующе глядя в совершенно безумные глаза ученого.
— Если лезешь в записную книжку бога, можешь схлопотать от него по рукам. Защита от дурака. Хрясь! — Он врезал кулаком себе по колену. — То дом сгорит, то кирпич на голову ни с того ни с сего упадет. Одного шпана пришибет, другого кондрашка хватит вроде как случайно. Но когда такое идет косяком, поневоле задумаешься. С этим уже нахлебались под завязку психотронщики и в Империи, и в Конфедерации. А теперь, кажется, настал черед нашего брата-биотехнолога.
Сразу Кин вспомнил историю с работниками секретного института прикладной нейрологии, приключившуюся в позапрошлом году. Пошла совершенно необъяснимая череда внезапных смертей и загадочных аварий, контрразведка забила тревогу. Долгим тщательным расследованием занимались лучшие кадры, однако совершенно безрезультатно, никаких следов деятельности неприятельских спецслужб не удалось обнаружить.
— Интересно, — сказал он. — Рино, это же потрясающе интересно…
— Еще бы, — проворчал тот и зябко повел плечами. — Веселенькое занятие — сидеть и ждать, когда тебя накроет ответная волна. Оттуда.
— Есть какие-то признаки? Или это просто ваши предчувствия?
— Метаинформационный континуум активно резистентен, — пробормотал Харагва на своем тарабарском языке. — Но когда и как скажется нарушение гомеостаза, невозможно предугадать. Сижу вот, жду, авось пронесет.
Откинувшись на спинку кресла, он порыскал глазами в поисках своего стакана, взял его со стола и жадно допил до дна.
— Вы сказали: «оттуда», — продолжал наобум допытываться Кин. — То есть из абсолютного вакуума?
— Не из вакуума, я же объяснил, матрицы находятся за ним. Пока единственное путное, что удалось выжать оттуда, это эффект сверхдальней мгновенной связи. И вроде нормально работает, никому башку не оторвало.
— Это обнадеживает, — вставил Кин.
— Понимаете, там есть как бы две области, вдвинутые друг в друга: созидательная и разрушительная. С известным допущением их можно для полной ясности назвать богом и дьяволом. Любая информационная интервенция нарушает баланс, и спектр тонких результирующих гармоник неохватен. Какие-то из них могут проявиться сегодня и здесь, другие — через год на том конце Галактики.
— Насколько я понял, вы согрешили, так сказать, пытаясь потеснить бога и стать соавтором творения?
