Я стала медленно спускаться по склону холма. Все казалось таким невинным и безмятежным в полуденном жару. Вот и церковь — совсем маленькая, с голубым куполом — расположилась на небольшом бугорке, прислонившись к утесу. Площадку перед ней кто-то любовно выложил морскими камушками — голубыми, терракотовыми и синевато-серыми; образуя различные узоры, они были накрепко вбиты в твердую почву. Сразу за церквушкой улица еще более круто спускалась к морю, и здесь, несмотря на то что возле каждого дома стояла кадка-другая с цветами, местность выглядела более голо и дома были практически лишены покраски или побелки. Словно яркие краски цветущих холмов постепенно блекли и сходили на нет, уступая место бедной растительностью гавани.
Тут и находилось почтовое отделение, одновременно являвшееся единственным магазинчиком, которым могла похвалиться деревня, — довольно-таки темное помещение с двойными дверями, открывавшимися на улицу, с утоптанным земляным полом, со всех сторон заставленное мешками с продуктами — бобами, кукурузой, мукой; тут же, рядом, в огромных квадратных оловянных посудинах плавали жирные сардины. На прилавке лежало несколько головок сыра, стояли глиняные сосуды с черными оливками, а также старомодные весы с чашками. Полки, уставленные кувшинами и консервными банками, пестрели знакомыми этикетками. Возле двери, служа опорой для нескольких щеток, стоял почтовый ящик, выкрашенный в темно-синий цвет. А на стене напротив входа, в самом центре магазина, висел телефон. Чтобы подойти к нему, пришлось бы пробираться между мешками.
По всей видимости, магазин служил местом встречи для деревенских женщин. Четверо из них сейчас оживленно делились новостями, пока им завешивали муку. Когда я вошла несколько нерешительно, разговор резко оборвался и они уставились на меня; затем хорошие манеры взяли верх и женщины отвели взгляды и стали тихо переговариваться, однако обсуждали они, как я заметила, не меня, иностранку, а просто возобновили прерванный разговор о каком-то больном ребенке. Но все расступились передо мной, а владелец магазина отложил в сторону совок для муки и вопросительно произнес:
— Слушаю вас, мисс…
— Но эти дамы… — начала было я, жестом показывая, что не желаю опережать их.
В конце концов, однако, пришлось — их непоколебимая любезность сразила меня.
— Будьте добры, я пришла купить всего лишь несколько марок. Шесть штук по пять драхм, пожалуйста.
За своей спиной я услышала суету и шепот:
— Она говорит по-гречески! Слышали? Англичанка, а говорит по-гречески… Тихо ты, невежда, помолчи! Тихо!
Я улыбнулась им, высказала какое-то замечание об их деревне и в ту же секунду оказалась в центре внимания восхищенной группки. Меня засыпали вопросами. Зачем я приехала в такое место? Деревушка их такая маленькая, такая бедная — почему же я не осталась в Гераклионе, где есть крупные отели вроде «Афин» или «Лондона»? А я живу в Лондоне? Замужем? Ах, но жених-то имеется? Нет? Что ж, не всегда же везет в жизни, но скоро, очень скоро, если Господь пожелает…
Я смеялась, старательно отвечала и, в свою очередь, задавала вопросы — сколько отважилась. Значит, у них в Агиос-Георгиос бывает мало иностранцев? Много англичан? Ах да. Тони, конечно, но я имела в виду гостей вроде меня, иностранцев… Джентльмен из Дании, да, я слышала о нем, а больше никого? Нет? Ну что ж, теперь, когда гостиница обустраивается, да еще так успешно, у них, несомненно, очень скоро будет много гостей, в том числе и американцев, и Агиос-Георгиос будет процветать. Мистер Алексиакис очень здорово это придумал, не правда ли? И сестра помогает ему? Да, Софья, я уже познакомилась с ней; кажется, она живет в симпатичном домике в начале деревни, напротив гостиницы?..
Но после упоминания о Софье вышла заминка. Не считая поспешного обмена взглядами, по-моему вполне доброжелательными, да еле слышного бормотания: «Ах да, бедная Софья, повезло ей, что брат вернулся домой и позаботится о ней», — больше женщины ничего не сказали, и разговор наш как-то завял, но тут же был вновь оживлен одной из них, молодой и миловидной женщиной, за руку которой цеплялся ребенок; она радушно принялась приглашать меня к себе в гости. Остальные, казалось, только того и ждали и тут же, последовав ее примеру, принялись наперебой зазывать меня к себе. Как долго я пробуду в Агиос-Георгиос? Да-да, конечно, я приду к ним в гости вместе со своей кузиной. Какой дом? Тот, что неподалеку от гавани… тот, что над пекарней… позади церкви… да и вообще это совсем не важно, было замечено со смехом, я могу заходить в любой дом Агиос-Георгиос и везде буду желанной гостьей — такая молодая, хорошенькая, да еще так хорошо говорю по-гречески…
Со смехом обещая прийти, но временно отклоняя все эти милые приглашения, я наконец ретировалась, не докопавшись, правда, до установления личности призрачного англичанина, упомянутого Георгием, но выяснив все, за чем приходила, и даже более того.
Прежде всего, на телефон рассчитывать не стоило. Даже если бы я и не давала обещания Марку, все равно не было никакой возможности связаться с властями — ни с посольством, ни даже с Геракл ионом — по телефону. Воспользоваться тем, что в гостинице, было невозможно. Как и тем, который висел на почте, служившей день-деньской чем-то вроде дамского клуба; по-английски или по-гречески я собиралась говорить — в любом случае не стоило и пытаться. Действовать нам следовало по собственному усмотрению.
Я обнаружила, что совершенно машинально дошла до крохотной гавани. Благодаря дамбе и маленькому волнолому вода оставалась прозрачной и неподвижной, как капля росы в середине цветка. На стене гавани кто-то нацарапал «Меняю Кипр на Грецию», а кто-то другой попытался соскрести надпись. Какой-то мужчина забивал осьминога — значит, чья-то семья сегодня неплохо поужинает. Две яхты стояли на якоре: одна белая, со спущенными алыми парусами на прекрасных мачтах, другая синяя, с надписью «Эрос» на носу. На «Эросе» трудился, сворачивая трос, какой-то юноша — гибкий и шустрый, в зеленом спортивном свитере и голубых джинсах, заправленных в короткие резиновые сапоги. Это был тот самый паренек, который недавно наблюдал за игроками в триктрак. Он с любопытством взглянул на меня, однако работы не прервал.
Я задержалась там на одно-два мгновения, сознавая, что из темных дверных проемов каждого дома за мной пристально наблюдают чьи-либо глаза. Я подумала: ах, если бы только яхта Ламбиса неторопливо вошла сейчас в гавань с востока и на борту были бы они все: Ламбис возился бы с мотором, Марк — у руля, а Колин — на носу с удочкой, смеющийся…
Я резко отвернулась от сверкающей и переливающейся на солнце морской глади и, позабыв о намерении поддаться успокоительному самообману, вновь погрузилась в размышления о своей проблеме. В деревенском магазинчике я выяснила еще одну вещь — что в Агиос-Георгиос практически нет ни одного дома, которому было что скрывать. Колина Лэнгли здесь нет. В деревне, где каждой женщине известны все секреты соседей, мои изыскания ни к чему не приведут. Ответ на эту загадку следует искать только в гостинице.
Или же — и тут я неторопливо двинулась в обратный путь вверх по улице, сознавая, что невидимые наблюдатели провожают меня взглядами, — или же в доме Софьи.
