Мы продвигались на ощупь, каждый шаг казался прыжком в неизвестность; приходилось идти так медленно, но как же хотелось зажечь фонарик и спешить, спешить…
И вот волей-неволей пришлось идти по гальке. Сколь осторожно мы ни ступали, шаги наши отдавались, словно горный обвал. Сделав десяток шагов, я коснулась руки Франсис, веля ей остановиться.
— Подожди. Давай прислушаемся.
Затаив дыхание, мы вслушивались в тишину. Ведь если мы произвели хоть малейший шум, который можно было услышать, то же самое сделают и наши преследователи, если таковые имеются.
Ничего — лишь спокойное дыхание моря.
— Ты уверена, что луны не будет? — прошептала Франсис.
— Уверена.
Бархатисто-черное небо заволакивалось вуалью облаков, медленно тянущихся из-за Белых гор. Возможно, позднее его сплошь усеют звезды, но сейчас оно было совершенно черным в утешение всем преследуемым существам. Прядильщицы лунного света сделали свое дело. Где-нибудь далеко, за черной линией горизонта, погруженная в воду луна дожидалась, когда ее распрядут и витые светящиеся нити дотянутся по направлению к берегу. Но только не сегодня ночью.
Я снова коснулась руки Франсис, и мы двинулись дальше.
Только проведя в кромешной тьме некоторое время, начинаешь различать окружающие предметы, порой даже цвета. Обступившая со всех сторон тьма уже не кажется такой однородной. Вот море — одушевленная тьма; галька — шелестящая, движущаяся тьма, временами причиняющая такие неудобства; отвесные скалы, вздымающиеся сейчас справа от нас, — неясно вырисовывающаяся черная как сажа масса, подхватывающая и эхом разносящая наши шаги и даже наше дыхание. Мучительно медленно мы продвигались вперед — справа вплотную подступали скалы, их выдающиеся вперед зубчатые Каменистые подножия не раз заставляли нас спотыкаться и падать, а с другой стороны, не дальше чем в ярде от нас, ни на миг не прекращая своего движения, плескалось море, и различить его можно было лишь благодаря едва заметной светлой полоске пены; оно и было нашим единственным проводником.
Даже не знаю, сколько продлилась эта часть нашего путешествия. Казалось, минула целая вечность. Но наконец мы пересекли полукружие бухты, и теперь прямо перед нами вздымался высокий, напоминающий кафедральный собор утес, выдающийся в море; волны с тихим плеском омывали его подножие, вспениваясь среди валунов, раскиданных вдоль узкой береговой полосы, по которой только и можно было его обогнуть. Мы уже перебирались через этот мыс при дневном свете, но мыслимо ли это проделать в кромешном мраке?
Пришлось, конечно, куда денешься. Замечу, однако, что никому не порекомендую в порядке моциона тащиться с чемоданом в руках на протяжении мили или около того по песку и гальке в кромешной тьме, а потом осторожно пробираться по узкой тропке, где один неверный шаг — и вы рискуете нырнуть на пару саженей в море, которое, хотя с виду и спокойное, ощетинилось, будто акула, острыми зубьями подводных рифов.
Добравшись до мыса, я оглянулась назад. Последние светящиеся точки в деревне исчезли; бухта, которую мы только что пересекли, казалась всего лишь мрачным ущельем.
Позади меня Франсис, запыхавшись, проговорила:
— Там, на море… огни. Повсюду огни.
Обернувшись, я в замешательстве обнаружила, что непроглядная тьма оказалась расцвеченной крохотными огоньками. Потом до меня дошло, что это такое.
— Это ночные рыболовы, — объяснила я ей. — Они далеко отсюда. Я видела, как они выходили в море. А из бухты мы их не заметили, наверное, потому, что слишком низко находились. Ну как, ты пройдешь? Пока что не стоит зажигать фонарик.
— Умираю, но не сдаюсь, — весело ответила она. — Собственно говоря, я, как кошка, прекрасно вижу в темноте.
Следующая бухточка оказалась совсем маленькой с замечательно твердым, светлым песком, хорошо различимым в темноте и обеспечивающим нам безопасное продвижение. Так что шли мы быстро и через десять минут уже добрались до второго мыса, где идти было также относительно легко. Вдоль узкого взморья была протоптана хорошо различимая тропинка. Я осторожно обогнула утес, а затем спустилась в Дельфинью бухту. Франсис, казавшаяся отсюда неясной движущейся тенью, ощупью, с оглядкой спускалась по тропинке ко мне.
— Все в порядке?
— Да. — Дышала она довольно-таки тяжело. — Это и есть та самая бухта?
— Да. Из дальнего ее конца в море выступает длинная отмель. Нам придется пройти по ней до глубоководья. Теперь, слава тебе господи, можно включить фонарик. Держи. — Я вложила его в ее руку. — Пусть он лучше будет у тебя. Давай мне свой чемодан.
— Ну уж нет. Я запросто могу…
— Не дури, тут недалеко, а мой совсем ничего не весит. А дорога предстоит непростая… похоже, тут могут встретиться горные озерца и тому подобное… так что пусть лучше один из нас будет мобильным и осветит путь. Можешь взять мою сумку — держи, перекинешь через плечо. Я пойду следом за тобой.
Она неохотно отдала мне свой чемодан и забрала у меня сумку и фонарь. Лучик света показался ослепительным после непроглядного мрака, песок и скалы вдруг стали такими яркими и отчетливыми, что на несколько мгновений мы почти начисто лишились чувства перспективы и пропорций и потеряли способность ориентироваться в пространстве.
Во всяком случае, мне так показалось и, могу предположить, то же самое произошло и с Франсис: сделав всего лишь три-четыре шага, она вдруг пошатнулась и с криком рухнула на песок как подкошенная. Фонарик вылетел у нее из руки и, ударившись о ближайший камень, погас. Раздался зловещий, непоправимый звук разбивающегося стекла. Тьма снова накрыла нас, словно пелена. Я выпустила из рук чемоданы и бросилась к ней.
— Франсис! Что с тобой? Что случилось?
За последние три дня моя нервная система подверглась столь разрушительному воздействию стресса, что, признаться, на какое-то безумное мгновение мне показалось, что я найду ее мертвой.
Но она была очень даже живой и ругалась на чем свет стоит.
— А все моя проклятая лодыжка. Видала ты когда-нибудь такую дуру? И фонарь к тому же угрохала. Эта чертова штуковина разбилась?
— Боюсь, что да. Но твоя нога…
— Это та самая лодыжка. Все в порядке, не волнуйся, простое растяжение, как обычно. Посижу здесь минутку да вдоволь начертыхаюсь, и все пройдет. Дьявол, да я еще и промокла! Ты была права насчет горных озерец: песок, кажется, плавно переходит в такую штуковину… Вот слепая тетеря! А теперь, раз фонарь разбился… — Она в ужасе осеклась. — Никки, фонарь!
— Да знаю я. Ничего не поделаешь. Он… он в любом случае наверняка подплывет поближе, будет нас высматривать, и мы его окликнем.
— Если увидим.
— Но услышим-то обязательно, а?
— Милая моя девочка, он же не станет заводить мотор, ты согласна?
— Не знаю. Может и завести — тут же будет полно других лодок, на шум мотора никто не обратит внимания. Все будет в порядке, Франсис, не волнуйся.
