Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.
— И поспеши! — добавила я.
Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.
— Да… — тихо произнес Марк из своего угла. — Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. — По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. — А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?
— Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.
— Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?
— Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…
— Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.
— Ну, если ты в этом уверен… — с сомнением заметила я. — Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.
— Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.
Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.
Я тихо сказала:
— Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.
Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.
— Закутайся в нее.
Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.
— Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.
Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот — с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.
— А теперь постарайся поесть. Ламбис, мясо слишком жесткое, можешь его порезать? И корку сверху срежь. Давай-давай, пошевеливайся, разве это так трудно?
Понемногу Марк все съел. Казалось, он был безумно голоден и в то же время неохотно тратил усилия на то, чтобы поесть. Из первого факта я с радостью сделала вывод, что он не так уж серьезно болен и, если обеспечить ему должный уход, очень быстро поправится. Ламбис не отходил от нас, будто желая удостовериться, что я не подмешаю яда в кофе.
Когда Марк съел все, что мы смогли в него впихнуть, и выпил две кружки кофе, я помогла ему снова улечься на постели и укутала его так называемыми одеялами.
— А теперь спи. Постарайся расслабиться. Если поспишь, очень быстро поправишься.
Вид у него был сонный, но я видела, что он силится что-то сказать.
— Никола…
— Что такое?
— Ламбис сказал тебе правду. Это опасно. Я не могу объяснить. Но держись подальше от этого… пойми, ты тут не поможешь. Очень мило с твоей стороны, но… тут не поможешь. Ничем. Нельзя тебе ввязываться вместе с нами… Не допущу.
— Если б я понимала…
— Я сам не понимаю. Но… это мое дело. Не лезь в него. Прошу тебя.
— Хорошо. Не полезу. Если я действительно ничем не могу помочь…
— Ничем. Ты и так много сделала. — Он попытался улыбнуться. — Этот кофе спас мне жизнь, правда. А теперь спускайся в деревню и забудь о нас. Никому ни слова. Это вопрос жизни и смерти. Мне приходится тебе доверять.
— Можешь на меня положиться.
— Ты милая девушка.
Внезапно я поняла то, чего прежде не заметила из-за его неопрятного и болезненного вида: он был очень молод, пожалуй, немногим старше меня. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Искаженный страданием взгляд и напрягшийся рот мешали увидеть, как он молод. Так странно: он изо всех сил старался говорить властно и решительно, а его юный возраст проглядывал словно плоть сквозь щель в кованых латах.
Он откинулся назад.
— Ты бы… лучше шла своей дорогой. Еще раз спасибо. Мне очень жаль, что ты так напугалась… Ламбис, проводи ее вниз… сколько сможешь…
Точнее, сколько осмелишься… Никто не произнес этого, но было яснее ясного, как если бы он громко прокричал это. И вдруг ни с того ни с сего меня снова охватил страх, как в тот момент, когда тень неожиданно упала на цветы. Тем не менее я тихо сказала:
— Не нужен мне проводник. Буду идти вдоль реки. До свидания.
— Ламбис тебя проводит.
Марк произнес это шепотом, но все так же удивительно властно, и Ламбис, подняв мою сумку, двинулся ко мне, решительно заявив:
— Я провожу тебя. Ну, пойдем.
Марк произнес «до свидания» таким умирающим голосом, словно окончательно прощаясь. Оглянувшись от двери, я увидела, как он открыл глаза и отвернулся, натягивая на себя мою кофту и закутываясь в нее. Или он начисто позабыл о ней, или же ему жалко было с ней расставаться.
Что-то в этом его движении, в том, как он ткнулся щекой в белую мягкую шерсть, тронуло меня. Он вдруг сразу показался мне таким юным, моложе, чем был на самом деле, и гораздо моложе меня.
Я решительно отвернулась и вышла из хижины. Ламбис следовал за мной по пятам.
ГЛАВА 3
Когда к закату солнце клониться начинает,
Все тени, что в полдень были еле различимы,
Вдруг удлиняются и даже страх внушают.
Натаниэль Ли. Эдип
— Я пойду первым, — сказал Ламбис и, бесцеремонно оттеснив меня, двинулся сквозь заросли к роднику.
Шел он очень настороженно, оглядываясь по сторонам, словно ночное животное, вынужденное передвигаться при свете дня. Впечатление это производило гнетущее.
Вот и заводь наяды, а недалеко от нее — брошенный мною стелющийся побег орхидеи. Еще несколько шагов — и хижина скрылась из виду.
— Ламбис, — сказала я, — погоди минутку.
Он неохотно обернулся.
— Мне надо поговорить с тобой. — Я говорила тихо, хотя из хижины нас наверняка нельзя было услышать, — К тому же, — поспешно добавила я, заметив его протестующее движение, — я проголодалась, и если не съем хоть что-нибудь, прежде чем отправлюсь в Агиос-Георгиос, то немедленно отдам концы. Если уж на то пошло, ты и сам, пожалуй, не откажешься от сэндвича, а?
— Я в порядке.
— А я — нет, — твердо заявила я. — Дай-ка пороюсь в сумке. Здесь куча еды, он ведь совсем мало поел. Кофе я оставила ему, апельсины, шоколад и часть мяса ты тоже лучше забери. Значит, так: это мы откладываем. Ну как, поможешь мне расправиться с остальным?
