– Повеситься? – с присущим для темнушников юмором поинтересовался Юрок.
– Нет, яйца почесать! Тьма – штука коварная. Потоп – тем более. Чтобы нам друг друга не потерять, придется всем обвязаться одной веревкой. Это старое правило, но ничего лучшего пока никто не придумал.
Подходящая веревка нашлась у метростроевцев, которые вообще были экипированы на зависть остальным. Зато темнушникам не нашлось равных в вязании узлов. В этом деле они уступали только выползкам. Не прошло и пары минут, как отряд в буквальном смысле слова соединился (для жизни или смерти – вот в чем вопрос!).
Проблемы возникли только со светляком-молчальником, который наотрез отказался встать в общую связку.
– Это его дело! – махнул рукой Кузьма. – Пусть один идет. Если и пропадет, сам будет виноват.
Воздух в шурфе уже приобрел ту сыроватую свежесть, которая всегда предшествует большому потопу. Появился, правда, и какой-то незнакомый едкий запашок, но на такую мелочь не стоило обращать внимания.
Конечно, карабкаться вверх – это не то же самое, что вышагивать ровненькой дорожкой. Тут каждое кило поклажи покажется пудом, а дышать придется не носом, а широко открытым ртом. Тут о коротенькой передышке будешь мечтать как о неземном блаженстве. Тут каждый явит свою истинную цену (и не только в смысле физическом).
Сначала Кузьма при каждом шаге опирался на посох, но потом пошел свободнее, полагаясь только на железные шипы своих сапог. Стая рыскала где-то впереди, давая знать о себе пронзительным писком. Князь несколько раз возвращался к хозяину и, присев на его плечо, сердито хлопал крылом по затылку – поторапливайся, мол, если жизнь дорога.
Кузьма после этого обычно ускорял шаг и, приложив ладонь рупором ко рту, кричал своим спутникам:
– Веселее! Ноги чаще переставляйте! И не натягивайте веревку! Веревка должна быть свободной!
Венедим, бывший в связке вторым, ни с того ни с сего спросил у Кузьмы:
– Как у тебя на душе? Кошки не скребут?
– Почему у меня на душе должны кошки скрести? – Вопрос светляка озадачил бывалого выползка.
– Нельзя видеть смерть и не страдать душой.
– Ах, вот ты о чем!.. Здухачей пожалел. Так ведь они не люди.
– Откуда это известно?
– Все так говорят.
– Много лет назад, в последнюю пятницу перед Пасхой народ израильский говорил, указывая на Спасителя: «Он должен умереть, потому что объявил себя сыном Божьим. Распни его, распни». А потом многие каялись.
– Сравнил тоже… Ты не забывай, что здухачи хотели убить нас. Мы только защищались.
– Это, конечно, серьезный довод. Но душа-то все равно ноет…
– Хлебни водяры, и все пройдет.
– У меня и без водяры ноги подкашиваются.
– Тогда меньше говори. Береги дыхание.
По представлениям Кузьмы, они преодолели уже добрую треть пути. Плохо было то, что штрек шел не по прямой, а по спирали, словно кто-то ввинтил здесь в землю огромный штопор и потом аккуратно извлек его назад.
Интересно, а откуда вообще берутся эти вертикальные или почти вертикальные норы, всегда покрытые изнутри матерым мхом? Ведь некоторые из них достигают самого дна Шеола. Людям они без надобности. Химеры землю рыть не умеют. Вода такой длинный и узкий колодец не промоет.
А если это сам мох вгрызается в земную твердь, точно так же, как корни травы буравят грунт, а кровеносные сосуды прорастают сквозь человеческую плоть?
Но у корешков есть вершки, а у сосудов – сердце. Ради чего тогда старается мох? Как выглядит то, чему он служит?
Мысль, конечно, была занятная, но на отвлеченные размышления сейчас просто не хватало времени. Где-то наверху, наверное, уже хлестал дождь, о котором, как и о многом другом, Кузьма имел представление только с чужих слов.
А как хотелось бы когда-нибудь увидеть все это: и бездонные небеса, и плывущие по ним тучи, и воду, изливающуюся с высот на землю. Какая там вода? Как она выглядит? Ведь даже в Шеоле вода разная. На верхних уровнях легкая, прозрачная, ленивая, стоящая лужами. А внизу – тяжелая, мутная, бешеная, соединяющаяся в стремительные потоки, капли которых разят, как пули, и чей грохот ясно слышен даже сквозь толщу земли и камня.
Но в любом случае Грань для воды не преграда. Как и для воздуха. Теперь сюда можно добавить еще и летучих мышей. А может ли присоединиться к этой компании человек? Поживем – увидим. Если только уцелеем сегодня…
Скоро Кузьма почувствовал, что мох, всегда тянувший воду как губка, начинает постепенно увлажняться.
– Эй, не зевайте! – крикнул он. – Сейчас станет скользко… Юрок, как там катакомбник себя чувствует? Не отстал еще?
– А я знаю? – отозвался темнушник. – Он же молчальник, его не спросишь. Сопит кто-то сзади. Может, человек, а может, химера.
Идти становилось все труднее – при каждом шаге ноги чуть отъезжали назад. Пришлось снова пустить в ход посох.
– Что-то глаза щиплет, – пробормотал Венедим.
– От пота, наверное, – ответил Кузьма, хотя и сам ощущал что-то неладное.
Запах, впервые давший о себе знать еще внизу, перед входом в штрек, теперь усилился. С чем его можно было отождествить? Разве что с самой паршивой водярой. Или с раздавленным клопом. А точнее всего – с прокисшей похлебкой.
Летучие мыши куда-то пропали и уже ничем не давали о себе знать. Идущие в связке люди все чаще спотыкались и падали (темнушники при этом вспоминали чью-то блудострастную мать, метростроевцы – черта, а светляки – свои собственные грехи). Кузьма сорвал голос, уговаривая спутников идти быстрее и не натягивать зря страховочную веревку.
– Кусается, бляха-муха! – воскликнул темнушник, шагавший в середине связки.
– Кто кусается? – переспросил Кузьма, внутренне готовый к любым неприятным сюрпризам.
– Мох! Не кусается, а жжется, – поправился темнушник.
Кузьма кончиками пальцев тронул хлюпавший под ногами мокрый мох и в самом деле ощутил легкое жжение. Новое дело! С такими фокусами ему еще не приходилось сталкиваться. Похоже, ожидается не просто потоп, а потоп ядовитый.
На сей раз он обратился к отряду без крика, что называется прочувствованно:
– Братва, товарищи, христиане! Я понимаю, что вы все устали, но давайте поднажмем. Уже мало осталось.
Глас его был услышан.
Отряд дружно поднажал, но половина его при этом не удержалась на ногах. Как говорится, и хочется в рай, да грехи не пускают. Хорошо еще, что Кузьма успел утвердиться на своем посохе и кое-как удержал связку.
Слоевище мха ощутимо разбухло, принимая все новые и новые порции влаги. От едких испарений не только слезились глаза, но и першило в горле. И тем не менее отряд упорно карабкался вверх. Люди понимали, что штрек – это только путь к спасению и если его не пройти до конца, он превратится в могилу.
