Я успокоилась очень не скоро. Долго еще сидела, хлюпая носом. Но все проходит, прошло и мое отчаянье, нет, не прошло, но как-то перестало захлестывать, что ли. Арман все же не такой мерзавец, может, поможет вернуться? Но почему же он не помог Мари?
– Что такое вы написали Марии, что она вдруг решила отказаться от Людовика? Или мне этого знать не положено?
Он усмехнулся:
– Да ради бога! Показал, какой будет ее жизнь в случае замужества за Людовиком.
– Ну и какой?
– Чем отличался Король-Солнце? Правильно, любвеобильностью, – не дожидаясь моего ответа, кивнул Арман. – Думаете, став супругом Мари, он изменился бы? Королева-мать – это одно, а королева-супруга – несколько иное. Будучи беременной, терпеть рядом фавориток, да и потом тоже… Анна Австрийская была права, утверждая, что амурные интересы Его Величества куда менее постоянны, чем интересы Франции. Лучше не быть королевой вовсе, чем быть рогатой королевой. И это притом, что Людовик не смог бы править никаких семь десятков лет.
– А это почему?
– Да потому что любое изменение ситуации имеет свои последствия. Но одно дело женитьба простого пастуха или текстильщика, гвардейца или даже богатого купца, и совсем иное – короля. Тридцатилетняя война превратилась бы в Пятидесятилетнюю, началась новая Фронда, ваш дядюшка потерял все, что имел, а королю было бы не до этикета и придворных балов. Никакого Короля-Солнце, Анна, потеря территорий на юге и на севере, потеря Бургундии и вообще множество проблем, из-за которых Людовик быстро возненавидел бы свою пассию.
Арман внимательно наблюдал за моей реакцией. Что я могла возразить? Но я поинтересовалась:
– Почему же такие потери, ведь Испания тоже обескровлена и ослаблена войной?
– Анна, я понимаю, что историю Англии вы знаете хуже, чем историю своей страны. Позволю напомнить: ваш поклонник Карл стал королем Англии, но он до сих пор не женат.
– Да, дядюшка кусает локти из-за своего просчета.
– Почему бы ему не жениться на Марии-Терезии? Вполне достойный брак, тем более обиженные испанцы в пику Франции вполне могли бы на него согласиться.
– Не могли, – я хмыкнула довольно демонстративно, – она католичка!
– На ком довольно скоро женится Карл II, не помните? На португальской инфанте Екатерине Брагансе. Она не мусульманка и не иудейка, она тоже католичка, это не препятствие. Кстати, и она, и испанская инфанта были очень несчастны со своими супругами. Король Англии Карл и король Франции Людовик обеспечили своих жен такими развесистыми рогами, каких мир до того не видывал. Зачем Мари такое счастье?
– Вы это же могли бы сказать и Марии-Терезии?
– Помните историю? Она была счастлива? Отнюдь, пережила столько унижений, все время была на заднем плане и терпела выходки королевских фавориток. Но у нее не было выбора, инфанта должна выходить замуж только за короля или принца. Либо в монастырь. А у Мари выбор есть, она может выйти замуж по расчету и быть любовницей своего Луи.
Если честно, я смутилась, пробормотав:
– Вы так легко об этом говорите…
Арман рассмеялся:
– Анна, и это говорите вы, на чьей совести разбитые сердца сразу трех Карлов?
– Во-первых, разбитое сердце вовсе не означает постель, во-вторых, что мне оставалось делать?
Пока я говорила, Арман разглядывал меня с откровенным веселым любопытством:
– Неужели не стали любовницей?
– Нет, я дорожу собой и свою близость просто так не дарю!
– Рад слышать.
Теперь бормотал уже он. Арман смущен? Такое редко бывает…
– А можно узнать условия, на которых вы эту самую близость дарите?
Я вдруг сообразила, что вообще ни с кем не переспала в этом XVII веке ни в прошлый раз, ни в этот. Кроме разве своей любви Людовика де Меркера, но это действительно любовь.
Я так Арману и ответила. Он посмотрел как-то странно, но не съязвил.
– Значит, любовь… Я это учту.
Где это он учтет?
Глядя вслед лошади, уносившей Армана от Бруажа, я уже не так горевала.
Следом за Мари я вернулась в Париж. Все равно ничего не исправишь, Арман прав, следовало привыкать к той жизни, которая вокруг, и находить в ней свое наиболее удобное место. Очень хотелось поговорить с Мари, расспросить, как ей удавалось столько лет устраиваться, как она выходила из положения, когда поняла, что вернуться невозможно.
Я бы даже не стала интересоваться, почему она предала меня, завесив гобеленом стену в моей комнате, знала, что она скажет, мол, хотела как лучше. Может, и правда хотела, Арману же все равно, на какой стене эту самую дверь открывать?
Париж встретил мокрым снегом и пронизывающим ветром. Зима и в XVII веке зима. Снег быстро таял, превращаясь в грязные лужи, без портшеза и шагу не сделаешь, чтобы не намочить ноги и не испачкать весь подол платья. Во дворце в такую погоду даже перед камином неуютно. Не умели эти древние делать окна и двери без щелей, а на сырых сквозняках уютно не бывает.
В городе заметно убавилось населения, многие лавки закрыты, даже на улицах тише. Это неудивительно, потому что короля нет в Париже, двора нет в Париже, всех, кто обслуживает королевскую семью и двор, а также множество прихлебателей или просто жаждущих получить должность или награду, тоже нет в Париже. Все двинулись за королем на юг.
Его Величество и Ее Величество вдовствующая королева решили не возвращаться в столицу от границ Испании, а пережить зиму в тепле, посетив в том числе Прованс. Мы с Мари были персонами при дворе ныне нежелательными, а потому вынуждены торчать в мокром и холодном Париже, в пустом дворце дядюшки, который отапливался только наполовину, только чтобы не разводить сырость вокруг бесчисленных предметов искусства и дорогущей мебели.
Сыро, холодно, неуютно, домой не вернуться, как жить здесь, непонятно, на душе мрак.
Настроение у Мари не лучше, ей наплевать на мои проблемы, своих достаточно. Она переживала по-настоящему, на лице одни глаза остались, а в них боль. Может, лучше было бы позволить ей соблазнить короля до конца и тайно с ним обвенчаться? Но я вспоминала слова Армана о тысячах жертв войны, которая продолжится, и понимала, что он прав.
С трудом избавившись от любопытной младшей сестрицы, отправилась к Мари поговорить.
– Мари, это я. Тошно сидеть одной, пусти погреться в своей комнате.
У меня были основания проситься к ней, ее комната уже обжита и прогрета, а в моей пока камин лишь с трудом разгонял сырость, спасибо хоть пар изо рта не шел.
Опасения, что сестра не впустит к себе, отговорившись поздним временем или еще чем-то, оказались напрасными. Но и разговор долго не клеился, мы просто сидели, глядя на огонь и думая каждая о своем. Первой все же не выдержала я, понимая, каково несчастной Мари, которая все же искренне полюбила Людовика, я попыталась успокоить ее:
