Ятаган касается груди, и острая боль обжигает Янгара. Он привык получать раны, но эта пылает огнем. И он не в силах сдержать стон.
– Мальчишка… Брось клинок!
Нет.
Он – единственная защита.
– Брось! И встань на колени. Подчинись хозяину, и наказание не будет слишком суровым. – Клинок Хазмата вычерчивает узоры на груди Янгара. И тени на земле глотают его кровь.
– Нет.
– Упрямый. Тем лучше. Знаешь, что хорошего в смерти?
Ничего. Пустота. Забвение. И несбывшиеся надежды.
Разве Янгар многого хотел?
Наверное. Он слишком поздно понял, что на самом деле ему нужно.
– Вечность. – Хазмат отвечает сам себе и скалится. – У нас с тобой будет целая вечность. А ее хватит, чтобы научить строптивого раба покорности.
– Я не твой раб. – У Янгара получилось отбить удар.
– Разве? – щурится Хазмат. – Неужели я подарил тебе свободу?
– Я сам ее взял.
Клинок рассекает шафрановый шелк, отворяя старую рану. Из нее хлещет не кровь – сумрак. Хазмат, зажимая горло рукой, оседает. Он снова мертв, но в то же время готов ждать.
Вечность – это долго.
– И на что ты ее потратил? – шепчут тени, облизывая пятки Янгара.
И холод их языков проникает сквозь кожу. Но Хазмата нет. Есть незнакомые люди, которые мертвы. Они наступают, повинуясь воле той, что пьет из Янгара силы. Крылья ее становятся плотны, прогибаются, но держат полог сумрака.
– Танцуй, – шепчет она.
А Янгара окружают лица…
Одноглазый Хайши, мародер и дезертир, за голову которого обещана награда. И Хайши гордится этим, повторяя, что не скоро еще шакальи сотни доберутся до предгорий. Конечно, доберутся когда-нибудь, но… жизнь коротка.
Гуляй, Янгу. Пей кислое вино. Трубку кури, лови опиумные грезы у вечернего костра. Слушай заунывное пение Ашшаби-меченого, такого же беглого раба, как ты. Его ловили и дважды клеймили, выжигая на лбу букву «хизым». А он продолжал рваться на свободу.
Вырвался.
Он убил не только последнего из бесконечной череды хозяев, престарелого май-мухатта, учителя, уверенного, что в любом человеке есть добро, но и всю его семью вырезал.
Гордится. И любит рассказывать об этом.
Глаза его вспыхивают, а короткая верхняя губа выворачивается. Ашшаби лют. Ему нравится убивать, и порой Янгу ощущает на себе влажный заинтересованный взгляд.
– Рискни, – сказал он как-то, когда Ашшаби подошел слишком близко. И тот отступил, засмеявшись хрипло, а трех дней не прошло, попытался в спину ударить.
Шакалье.
Стая.
– Ты бросил нас. – Хайши умел обращаться с клинком. – Ушел.
Ушел. Однажды незадолго до рассвета проснулся с чувством: опасность близка. И ушел.
– Мог бы предупредить.
Хайши падает на песок, становясь добычей теней, а вместо него выступает Ашшаби, в руках которого старая дубина с рукоятью, обмотанной кожей.
– Я раскрою тебе голову, – обещает великан и хохочет. – А потом сниму шкуру!
Он огромен, но быстр и ловок. Свистит дубина, почти касается головы.
– Я всем им головы раскроил. Бах-бах… Хрусть-хрусть…
Даже с распоротым животом, из которого вываливаются серые ленты кишок, он пытается добраться до Янгара.
– Бах-бах, – приговаривает Ашшаби, перекидывая дубину из руки в руку. – Хрусть-хрусть…
Чужие кости хрустят.
И люди незнакомы. Впрочем, люди ли? Их глаза пусты, в них та же тронутая безумием пропасть, что прячется под веками Пиркко.
Она, забравшись на ограду, облизывается.
– Не останавливайся, – доносится до Янгара шепот. – Бей, бей, убивай…
И каждая смерть кормит ее. Он сам, потерявшийся в ярости, неспособный остановить себя, дарит ей силы.
– Остановись! – Перед Янгаром встает женщина с короткими белыми волосами. Они слиплись от грязи и крови. Губы разбиты. И лицо опухает. – Или ты снова ударишь меня?
Она наступает на Янгара, повинуясь сумеречной своей хозяйке.
– За что ты убил меня?
Он не помнит. Встречал ли? Наверное. Пиркко вытащила из памяти этот призрак и теперь его руками пыталась дотянуться до Янгара.
– За что? – Беловолосая незнакомка придерживает рукой рваное платье. – Разве я заслужила смерть, Янгар?
…Элоис.
Ее звали Элоис, если это имя было настоящим. Она любила ложь и яркие наряды. И притворялась принцессой, которую в детстве украли черные птицы, унесли за семь морей от родительского дома. Она придумывала сказку для тех, кто приходил взглянуть, как ловко управляется Элоис с лошадью и тройкой ножей. Белая кобылица взбивала пыль по кругу, а Элоис, стоя на спине ее – без седла, всегда без седла, – подбрасывала кинжалы.
Или горящие факелы.
А после, когда выступление заканчивалось и Груви, ее бессменный любовник, подсчитав прибыль, напивался, Элоис выходила на охоту. Она искала богатых мужчин.
Возвращалась она засветло, но Груви уже ждал.
Следовала ссора.
И драка.
Синяки уродовали лицо Элоис, и труппа, к которой прибился Янгар, уходила из города.
– Однажды мне все это надоест, – призналась она как-то, – и я останусь в содержанках.
Она продавала себя, но не брезговала и воровством. Вот только зря она попыталась обокрасть Янгара.
– Что было в твоем кошельке? Десяток медяков? Из-за них ты убил меня?
Элоис почти дотянулась до Янгара, и он откуда-то знал, что ее прикосновение смертельно.
– Как ты думаешь… – Она остановилась в шаге от него и, запрокинув голову, провела пятерней по светлым волосам. Элоис еще считала себя красивой. – Что скажет твоя жена, когда узнает, кем ты был на самом деле?
– Она знает.
– Неужели? Ты рассказал ей?
Не все.
Элоис скалится. Зубы у нее мелкие, острые и желтые – она любила жевать табак.
– Не все, верно? Она считает тебя героем, а ты… ты беглый раб и разбойник, который убивал лишь потому, что мог убить. Вор. Кто еще, Янгар?
Ее лицо оказывается рядом, и холодные губы касаются губ.
– Что скажет она, узнав, как ты веселился?
Клинок вошел точно меж ключиц. Мягко, словно и не в человеческое тело, но в восковую куклу. И Элоис, притворно взвизгнув, растаяла.
…Не она – другие. Много других.
– Я же не виновата, – говорит та, которая звалась Пиркко, – что у тебя столько призраков. Посмотрим, насколько тебя еще хватит.
