– Воняет, – пожаловался Янгар, пытаясь отдышаться. Воздух выходил со свистом, тяжело, но на губах не было кровавых пузырей, что радовало.
– Зато помогает. – Кейсо отложил флягу.
Костерок уже разгорелся, и вода закипела. В седельной сумке нашлась запасная рубаха, которую Кейсо деловито разрывал на полосы. Он знал, что мальчик ждет рассказа, но медлил.
– Аану? – Янгар облизал губы.
На лбу его выступила испарина. Но, невзирая на боль, Янгар сел и, схватив Кейсо за руку, повторил вопрос:
– Что с ней?
– Мертва. – И Кейсо, попросив у богов прощения за ложь, которая во благо, сказал: – Она была мертва, когда ты появился. Сломала шею. Неудачное падение, несчастный случай… это бывает.
Янгар не шелохнулся и руку не отпустил. Сжал крепче.
– Я похоронил ее там.
– А медведь?
– Он ушел.
Поверит ли? Поверил.
Вымотался. И держится на одном упрямстве, потому и не задает больше опасных вопросов. И ладно. Девочку, конечно, жаль, но у этого упрямца хватит дури вернуться к оврагу. И попасть под удар. Ерхо Ину только рад будет.
Янгар позволил себя уложить. И лежал тихо, когда Кейсо ощупывал ребра – два явно были сломаны и еще несколько треснули. Янгар не шелохнулся и когда длинная игла, прокаленная над пламенем, пробила кожу. Раны от медвежьих когтей были неглубоки, но длинны, и шить пришлось много. А поверх швов Кейсо накладывал аулерскую белую мазь, жгучую, как пламя, и подобно пламени заразу выжигающую.
Янгар просто лежал, глядя в огонь.
Нет, он и прежде сносил боль безропотно, но сейчас словно и вовсе не замечал того, что с ним происходит. И Кейсо невыносимо было видеть мальчика таким.
Если бы можно было иначе…
Нельзя. Не сейчас, когда он слаб.
– Ты пытался ее спасти. – Кейсо стягивал раны крепко, мысленно умоляя богов, чтобы затянулись они поскорее. Уж больно ненадежно было укрытие.
– Я ее ударил, – глухо ответил Янгар. И голос его был сиплым, надтреснутым. – Она подарила мне камень. Видишь?
– Вижу.
Круглый речной камушек с дыркой посередине. Дети любят подобные, полагая, будто бы они приносят счастье. И когда-то давно, еще не Кейсо, но Кейсуаненн, старший сын князя, часы проводил на берегу, перебирая гальку. Все мнилось, если найдет дырявый камень, загадает желание, то оно непременно исполнится.
Янгар вцепился в шнурок обеими руками, не то пытаясь разорвать, не то опасаясь, что шнурок лопнет.
– Сказала, что, если посмотреть сквозь него на солнце, лето вернется. Она мне лето подарила, а я ее плетью… по лицу… взял и ударил. Я не стал бы, я даже не помню, что ударил, но ты же сказал…
– Это не ты.
– А она меня псом назвала. Бешеным. За что?
– Со страху. Иногда люди говорят не то, что думают.
– Я ведь не пес и не бешеный…
– Конечно, нет, малыш.
Янгар не слышал. Он говорил. И дышал сипло. И пот с него градом лился. И значит, опоздал Кейсо с бальзамом. А может, на медвежьих когтях жила неведомая зараза, изгнать которую из крови не под силу и аулерским шаманам.
– Думал, избавился, а оно во мне, все еще во мне, десять лет… И на Север шел, потому что оно от песков идет… А здесь песка нет, чтобы красный и горячий. Или другой… на арене кровь присыпали. Оно не возвращалось так долго… и я решил, что свободен. А оно во мне.
Его голос звучал все тише. И Кейсо, положив голову мальчика на колени, сдавил виски руками.
– Это ты? – Черные глаза подернулись туманом.
– Я, малыш.
– Зачем ты со мной… зачем?
– Просто так.
И еще потому, что пропадешь ведь.
На следующий день выехать не получилось: Черный Янгар сгорал от лихорадки. Он метался в бреду, то кричал, то плакал, умоляя вернуться, то грозил кому-то. Обещал молчать. И клялся, что сдержал слово. Не рассказал. Выдержал.
Темные пальцы с одинаковой яростью рвали что траву, что руки Кейсо. Он же, не отходя ни на шаг, молил богов Севера еще об одной милости: дать мальчику шанс.
На жизнь.
Настоящую, а не ту, которую он себе создал.
Еще через сутки воспалились раны, нанесенные медведем. И Кейсо снимал швы, выпускал желтоватый гной, а затем, связав Янгара по рукам и ногам, выжигал раны каленым железом.
И вновь обращался к богам, но, верно, те были далеко, потому что стало лишь хуже. Раны продолжали гноиться, а Янгар уже не мог стонать. Он лежал и тихо поскуливал. А когда Кейсо пытался влить в него воду, хотя бы воду, Янгара рвало.
– Глупый, глупый мальчик. – Кейсо гладил черные спутанные волосы. – Ну куда ты полез? Бессмертным себя считаешь, неуязвимым…
– Лето, – сказал Черный Янгар, приоткрывая глаза. Вряд ли он видел хоть что-то, а если и видел, то вряд ли понимал, что видит. – В камне живет лето. Понимаешь?
– Понимаю.
– Летом тепло… и солнышко. Я люблю солнышко. Здесь оно ласковое. Мама боится, что простыну. Но я сильный.
– Конечно.
– У мамы много камней. Ей нравятся перстни. Я помогал выбирать… Все забрали. – Янгар вздохнул и скривился от боли. – Им Печать нужна была. Спрашивали. Долго спрашивали… Я не сказал. Хорошо, что мама умерла. Я бы не смог молчать, если бы ее… Ночью пришли. Сначала отец, охота… Нельзя верить кёнигу… дядя… Печать… Великий Полоз следит…
По коже Янгхаара расползались алые полосы, и Кейсо старался не думать о том, что они означают.
В храме, затерянном в горах, умели лечить и знаниями делились щедро. Кейсо, уже не прежний, оставшийся в озере слез, но еще не новый, нынешний, освободившийся от прошлого, пил их. Почему бы и нет, если вино уже не помогало?
А знания…
Он научился распознавать болезни по глазам, по пальцам рук, по дыханию и иным приметам. Ловить их, выгоняя из человеческого слабого тела. Зашивать раны. Вправлять суставы. Собирать по осколкам раздробленные кости.
Говорили, что он способный ученик, и предлагали остаться, ведь даже мудрецы болеют, но Кейсо ушел…
…и наткнулся на мальчишку, который теперь умирал. Вся мудрость поднебесного храма не в силах была спасти его.
– Ты отнесешь ей камень? – Черные глаза Янгхаара почти погасли.
– Сам отнесешь. – Кейсо разжал сведенные судорогой пальцы. – Выздоровеешь и отнесешь. Только постарайся. Ты сильный. Ты сумеешь.
Ложь.
Наверное, Черный Янгар умер бы, когда б не старуха. Кейсо не знал, откуда она взялась – седая, косматая, в плаще из старой медвежьей шкуры, на голое тело наброшенном. Он просто очнулся от поверхностного зыбкого сна, в котором пребывал последние дни, и увидел ее.
