4. Раиса Петровна не оценит домохозяйственных подвигов Лили. Поскольку когда-то давно Лиля поняла, что свекровь хочет сама везти на себе все хозяйство. Вот хочет, и все тут.
О, сколько историй от своих подруг выслушала Лиля о том, как свекровь лезет в жизнь молодых и устанавливает свои порядки и как это мучительно и невыносимо! Не туда невестка посуду поставила, не так борщ сварила… Получила нагоняй и нотацию от свекрови. И даже раздельное проживание от склок не спасало!
Но в Лилиной семейной жизни ничего подобного не наблюдалось. Активность Раисы Петровны ничуть не возмущала Лилю. Пусть старушка делает, что хочет, молодой хозяйке не жалко… Поэтому Лиля с удовольствием позволила свекрови быть главной по дому.
Пожалуй, с борщем у Лили ничего не выйдет.
Раиса Петровна не позволит.
Казалось бы, оно и лучше, больше времени можно посвятить второму ребенку. Но… Но если взглянуть на ситуацию с другой стороны? Раиса Петровна действительно старушка уже. Бодрая, деловая, но — старушка, как ни печально это звучит. Случись что со свекровью — захворает (в ее возрасте это неудивительно), упадет зимой на этой дурацкой скользкой плитке, сломает шейку бедра — и, ага, лежачая больная.
И все тогда на Лиле. Муж, двое детей, лежачая свекровь. Дом. И хоть на стену лезь… Нет, можно, конечно, сиделку нанять, домработницу… Но хватит ли денег, ведь она, Лиля, уже не будет работать…
6. Она, засев дома, отрекшись от сценарной нервотрепки, станет никем. Обычной женщиной. Нет, конечно, это чудесно — жить мужем и детьми, но этого мало. Какой-нибудь другой женщине — да, за счастье, но именно Лиле — мало.
Что Лиле делать со своей энергией, неуемным воображением… Она станет злой, обидчивой, она будет орать на своих домашних. Она перестанет быть женщиной, и даже собственный муж, благородный Сергей, заскучает рядом с ней.
Лиля на ходу выхватила сотовый телефон.
— Верунчик, это я. У меня к тебе срочный вопрос.
— Да, слушаю, — с готовностью отозвалась подруга.
— Вот ты, как автор романов про БДСМ, про любовь эту странную… Ты каким видишь будущее своих героев?
— Чего-о? — опешила Вера. — Ты о чем, Лилька?
— Ну вот, например, рождается у героини ребенок от любимого ею садиста. И чего они делают?
— Как чего? Живут себе дальше. Но с ребенком. Что за глупый вопрос?
— И как у них все происходит? Она беременная, с пузом, он ее на карачки ставит и по спине ее лупит? Она грудью кормит, потом в спальне муж ее опять хлыстиком и соски выкручивает?
— Лиля, никто ничего никому не выкручивает, это игра.
— Ага, а дети, которые уже подросшие? Они слушают вопли папы и мамы за закрытыми дверями…
— А так как будто в обычных семьях воплей нет, — возмутилась Вера. — И вопли, и скандалы, и битье морд. И заявы в полицию на домашнее насилие… Мы же с тобой на эту тему уже говорили, забыла?
— Не помню… Мне кажется, твои герои, садисты-мазохисты, на долгие отношения не способны. Потому что семейная жизнь не может быть основана на сексе и его разновидностях.
— Вот именно! — торжествующе закричала Вера. — Все крепкие союзы основаны на любви. У меня вон как последний роман закончился, знаешь? Я его только что редактору сдала… Они поженились, мои герои, она ждет ребенка, и он трогательно ухаживает за ней, приносит ей в постель стакан свежевыжатого сока…
— Неправда. Это все неправда. Сказка. В жизни он бежит к любовнице. И там отрывается по полной, твой герой. Сунул жене стакан, а сам за порог. Да-да. Потому что она в токсикозе, у нее недосып, у нее гормоны, ей вообще до лампочки эти игры!
— Лиля, это законы мелодрамы, ты сама их знаешь…
— А что будет через двадцать лет? Через тридцать? Ну, конечно, если мы говорим о настоящей любви. Вот представь, твои герои живут вместе — долго и счастливо. Она престарелая тетка с целлюлитом в утягивающем белье, он лысеющий тощий дядька, пахнущий валерианкой… И они все в коже, с хлыстиками… О, моя госпожа… Тьфу!
— Лиля, я в твои сценарии не лезу, и ты в мои БДСМ тоже не лезь, — угрожающе произнесла Вера. — Ты чего, не с той ноги сегодня встала?
— К Чащину иду. Хочу от сценария отказаться.
— А, все с тобой понятно. Ты на мне решила отыграться. Но это нечестно, Лиля, — вздохнула подруга.
— Верунчик, мне кажется, что счастья нет, что все это только выдумки. Мы пишем красивые истории, снимаем доброе кино, а в жизни все иначе, — пожаловалась Лиля.
— Иди ты, — устало заметила подруга. — Иди ты к психотерапевту, вот что. Хотя я не доктор, но скажу тебе. Я знаю, что с тобой. Тебя сейчас чувство вины мучает. — Понизив голос, Вера многозначительно спросила: — Я права?
— Ты права, — сквозь зубы с трудом согласилась Лиля. — Ладно, пока, Верунчик.
Вот и набережная. Солидный, под старину, очень хороший дом.
…Дверь Лиле открыла домработница.
Лиля не раз бывала здесь, но каждый раз поражалась огромным комнатам, современному, неброскому, но очень стильному интерьеру. Наверное, напрягись они с Сергеем, сами организовали бы нечто подобное.
Хотя нет, вряд ли. Хозяйка Лиля была никакая, сама придумать ничего не смогла бы. Ладно, дизайнера бы наняли. Потом понадобилось бы только поддерживать порядок… А вот тут уж Раиса Петровна, человек простой, с советским мышлением, не согласилась бы поддерживать чужой порядок, живо бы все организовала по-своему!
Замки, которые в своем воображении рисовала Лиля, продолжали рушиться. У нее никогда не будет такого дома…
Но тут в прихожую, навстречу Лиле, выскочили двое детей Чащина — Глеб, мальчик лет двенадцати, и пятилетняя Катя, в чудесном кружевном платьице.
— Привет! Глеб, как дела? — улыбнулась Лиля. — Катюшка, какая ты сегодня красивая!
— Лиля? Привет. Иди сюда. Нина, присмотрите за детьми… — в коридор выглянула Эля.
«Кажется, скоро родит», — пригляделась Лиля.
— Идем, со мной посидишь, — сказала Эля нежным, звонким, детским голоском. — Чаю хочешь?
— Я, Эля, к Герману…
— Он минут через тридцать будет. Сюда… Садись, — Эля тяжело опустилась в кресло. — Видишь, еле хожу.
— Вижу…
— Третье кесарево придется делать, — страдальчески улыбнулась Эля. — Третье — уже на грани. Четвертого ребенка нельзя мне. Риск большой. Врач советует перевязку делать.
— Раз советует, значит, сделай, — серьезно сказала Лиля. «С чего это она откровенничать вздумала? Не такие уж мы и подружки». Но, судя по всему, Эле было худо — она жаждала излить хоть кому свою душу.
— О Германе беспокоюсь. Если со мной что случится, как он переживет… — пожаловалась Эля.
— Все будет хорошо.
