— Не знаю. Ты сама настояла на том, чтобы мы освободили девушку, а теперь спрашиваешь, что с ней делать. С ней мы далеко не убежим и оставлять ее тоже нельзя. Непонятно, кто по дому шатается. Нужно узнать, кто здесь прячется. Пойдем, посмотрим.
— Ты считаешь, что мы должны дом осмотреть?
— Конечно. Ты ведь считаешь, что любому непонятному явлению есть объяснение.
— Считаю, только, может, все-таки не стоит возвращаться в дом?
— Ты предлагаешь оставаться в неведении и ждать, пока кто-то выстрелит нам в спину? В конце концов, у нас есть оружие. — Видимо, выпитая водка дала о себе знать. Ленкиной смелости не было предела.
Ленка достала из кармана штанов пистолет и направилась к дому. Я затаила дыхание и вытерла выступивший на лбу пот. Ленка остановилась и махнула мне рукой, приглашая последовать ее примеру.
— Ну что ты стоишь? Пошли вместе. Надо узнать, кто там прячется.
Подняв с земли уже почти пустую бутылку, я через силу сделала несколько глотков и закусила половиной бутерброда.
— Господи, и как же можно пить эту гадость?
— Говоришь, а сама особо не брезгуешь.
— Это я так, от безысходности.
— Вот и я пила от безысходности. Мы вообще если здесь что-то делаем, то все от безысходности. Пошли посмотрим, что там такое делается. Может, и в самом деле турецкие покойники отличаются от русских и умеют шевелиться.
— Не говори ерунды!
Пройдя по коридору, я пустила Ленку вперед, так как она держала пистолет, а сама пошла следом, с трудом вглядываясь в полутьму. Уже во второй раз мы стали открывать двери всех подряд комнат и задавать один и тот же вопрос: «Есть здесь кто-нибудь?», но, как и раньше, в комнатах было пусто.
— Прямо чертовщина какая-то, — с дрожью в голосе произнесла Ленка и подняла руку с пистолетом. — Нет здесь никого…
— Но ведь кто-то же накрыл Экрама.
— Да кто его знает, может, он и впрямь сам накрылся.
— Лен, ну не говори ерунды. Как маленькая.
— А это не сказка, а мистика.
— А мистика и сказки — это одно и то же.
— А вот и не одно и то же. Сказки выдуманы, а мистика… она реальна.
— Ой, да ладно тебе.
Мы вошли на кухню. Экрам лежал на том же месте, накрытый все тем же национальным пледом, поверх которого лежала все та же алая розочка. Ленка нагнулась, подняла розочку и с нескрываемым отвращением ее понюхала.
— Здесь даже цветы другие.
— Почему?
— Не знаю. Какие-то некрасивые. Вроде бы розы сами по себе должны быть красивые, а эта какая-то захиревшая, словно ее без воды черт знает сколько времени держали. Здесь всех морят голодом и жаждой. Даже цветы.
Дальнейшие события развивались, словно в каком-то фильме ужасов или гангстерском боевике. Из коридора выскочила маленькая горбатая женщина, одетая во все черное, громко завизжала, подпрыгнула и ткнула Ленку в спину железной пикой. Ленка вскинула голову, вскрикнула и, уронив пистолет, упала на мертвого Экрама.
Поняв, что следующий удар ожидает меня, я подхватила с пола пистолет и прицелилась в турчанку. Та взмахнула пикой, а я нажала на курок. Прозвучал выстрел. Горбунья закатила глаза и рухнула на пол.
Услышав приглушенные Ленкины стоны, я зарыдала и вытащила пику из ее спины. Руки у меня тряслись, а голова кружилась, но я знала, что сейчас обязана мобилизовать все свои силы и помочь Ленке. Я схватила первое попавшееся кухонное полотенце и как можно туже перевязала ей грудь. К счастью, Ленка была жива и даже находилась в сознании, она побледнела как смерть, и эта бледность меня ужасно испугала.
— Ты живая?
— Вроде бы да… — простонала Лена.
— А ты дышать-то можешь?
— Могу.
— Что это за тетка?
— Не знаю. Может, это жена Экрама…
— Наверное. И как мы ее сразу не обнаружили… Лен, скажи, тебе плохо?
— Паршиво.
— Леночка, миленькая, а что у тебя болит?
— Спина, грудь…
— Ты держись… Если что с тобой случится, то мне-то что тогда делать? Я тебя умоляю, держись.
— Я держусь…
— Вот и умница. Вот и молодец.
— Я держусь, — повторила Ленка и застонала.
— Очень больно?
— Паршиво.
— Ты только не умирай, — я обливалась слезами.
— Не умру, — пообещала Ленка.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Лен, что делать-то? Уже совсем светло. Надо уходить в горы, но как теперь-то? Только бы эта проклятая пика не задела важные органы.
— Голова кружится и в ушах гудит.
— Ты мне поклялась, что не умрешь.
— Я помню. Если поклялась, значит, не умру.
— Ты же знаешь, что мысль материальна? — Я тихонько всхлипывала.
— Знаю.
— Так вот, сейчас все зависит только от тебя. Ты должна дать себе установку на жизнь. Понимаешь?
— А Ника? Ведь она совсем молодая. Она еще ничего не сделала и ничего не успела…
— Нике уже поздно давать установку. По сравнению с тобой она слишком плоха. У нее уже нет той силы духа, которая есть у тебя.
Открыв холодильник, я достала непочатую бутылку водки, размотала полотенце и обработала Ленкину рану горячительной жидкостью. Затем сбегала к себе в комнату, взяла пару футболок, разорвала их так, что они стали напоминать бинты, и осторожно перевязала подругу. Накинув Ленке на плечи спортивную куртку, я напоила ее все той же незаменимой турецкой водкой.
— Лен, надо уходить. Попытайся встать.
— А где пистолет? Ты его взяла?
— Нет. Патроны кончились.
— Как?
— Так. Я хотела выстрелить два раза, но он выстрелил всего один.
— Мы теперь без оружия?
— Мы с тобой всю жизнь жили без оружия, и ничего.
— Ты еще шутишь?
Ленка медленно двинулась к выходу. Как только мы вышли во двор, я усадила ее на ступеньки и перевела дыхание.
Ленка привалилась к деревянным перилам и тяжело задышала.
— Светка, возьми с собой небольшую дорожную сумку. Положи немного еды, воды и тряпок, чтобы делать мне перевязки.
— Я сейчас. Я быстро.
Я бросилась в дом и начала собирать сумку. Руки страшно тряслись, а из груди вырывались рыдания, которые я не могла побороть. Я молила господа только об одном, чтобы Ленка осталась жива и чтобы с ней все было в порядке. Потому что сейчас мы вдвоем, а это значит, что все беды и лишения мы переносим вдвоем. Получается, что мы просто делим их пополам. Я боялась даже представить, что было бы, если бы я переносила эти лишения одна. Может, и правду говорят, что в этой жизни поодиночке не выжить. В этой жизни можно выжить только вдвоем. Даже взять то время, когда я жила с Костиком. При мысли о Костике у меня защемило сердце. Нас было двое, и все, что с нами происходило, мы делили поровну. Все его беды и его горести. Потому что у меня не было никаких бед, и я жила его проблемами и его переживаниями… Его и детьми… Получается, что у меня совсем не было своей жизни. У меня не было ничего личного и ничего собственного. Я жила для своих близких и никогда не думала о себе. Получается, что так легче. Так намного легче, потому что когда я осталась одна, на меня столько всего навалилось. И все же раньше я жила не правильно. Совсем не правильно. Наверное, именно за это я теперь и расплачиваюсь. Нельзя жить только для близких. Нельзя. Хотя бы иногда надо жить для себя и иметь свою собственную жизнь, где есть собственные невзгоды, взлеты и хотя бы маленькие падения…
