Позже ей казалось, что ноги сами подняли ее и вынесли из-за стола. Только что она сидела, глядя вниз, чувствуя, что глаза ее готовы наполниться слезами, – и вот она уже рядом с ним, она поднимает руку, робко касается его локтя и просит не принимать ее отказ за нежелание сотрудничать. Завтра очень непростой день, к тому же после обеда ей надо будет ехать в Город на семинар… А вот, может быть, в среду…
Он смотрит на нее сверху вниз, молчит, улыбается, потом осторожно берет ее ледяные пальцы в свою ладонь и подносит к губам.
На тонкой, белой, нежной коже расцветает огненный цветок.
Карла уже нет, он ушел, закрыв за собой дверь, а Аделаида стоит, привалившись к стене, прижав к груди пылающую кисть руки, и смотрит на то место, где он только что был, на дверную ручку, хранящую его прикосновение, вдыхает оставшийся после него едва уловимый запах нездешних, согретых солнцем трав.
Потом она возвращается к своему столу, садится за него, машинально снимает подпрыгивающую от ярости трубку, слушает, отвечает, заканчивает разговор, достает ежедневник и листает его, пытаясь сообразить, какой сегодня день, какого месяца и с какой стати ее (ее, обладательницу огненного цветка, тихо тающего на снежном поле!) приглашают на какое-то совещание в какое-то гороно.
* * *
На улице дождь, он яростно барабанит по сохранившимся кое-где кучкам почерневшего снега, по головам и спинам прохожих, еще одетых в зимнее, по ржавым карнизам с прячущимися под ними воробьями; он низвергается с потемневшего неба с мрачным упорством, словно едва родившуюся весну сразу же и навсегда сменила поздняя осень.
За большими зеркальными окнами «Тайваня», лучшего, по мнению многих, заведения в городе, сейчас, в середине рабочего дня, сидит трезвая солидная публика и ест фирменное мясо в горшочке, с черносливом и душистым перцем. Уютно горят огни в матовых шарах, отгоняя тоскливую полутьму за окнами, тихая музыка звучит из скрытых резными деревянными решетками динамиков; голоса обедающих и стук столовых приборов прилично негромки и создают мирный расслабляющий фон.
О том, что вот-вот придется покинуть это приятное место и сквозь пелену холодного дождя возвращаться на работу, даже думать не хочется, а хочется, наоборот, заказать еще чашечку горячего шоколада. Правда, тогда от зарплаты останется еще меньше. Интересно, как Карл отнесется к тому, что сегодня за все будут платить они? Вряд ли он согласится на такое, даже после всех изъявлений благодарности за подарки и прозрачных намеков на то, что сегодня они богаты и могут позволить себе. Ну ладно, рискнем. И Манечка движением указательного пальца подзывает крутящегося поблизости официанта в расшитом бамбуками переднике.
Карлу в «Тайване» нравится, он никуда не спешит, благодушно настроен, и сестры пользуются случаем порасспросить его о кое-каких личных обстоятельствах. Есть ли, к примеру, у него секретарша? О да, фрау Лембке, прекрасный работник и очень милая женщина. На ее шестидесятилетие он, Карл, подарил ей ротвейлера, и с тех пор она с ним (ротвейлером то есть) практически не расстается, так что теперь у него есть не только секретарша, но и охранник… Его дом? Обычный дом, двухэтажный, небольшой, но поместительный; и – да, он живет в нем один. Кроме тех случаев, когда там живут еще его друзья, родственники, родственники друзей и знакомые родственников.
Поди пойми его – шутит он или говорит серьезно. Ладно, никуда он от нас не денется, расколем, как миленького, а пока – сменим тему. Благо у нас уже есть общие воспоминания.
И Татьяна Эрнестовна, округлив красиво подведенные глаза, шепотом спрашивает, не снились ли кому кошмары после субботнего приключения. Ирина Львовна с Манечкой подтверждают, что да, снилось что-то такое; только почему же кошмары, возражает Манечка, не кошмары вовсе, а жутко захватывающий фильм снился. С продолжением. Хотите, расскажу продолжение? Татьяна Эрнестовна с Ириной Львовной дружно качают головами.
– А ведь у этой истории и в самом деле есть продолжение, – неожиданно говорит Карл, и дамы тут же забывают про недоеденный десерт. Белокурая, каштановая и черноволосая головки, благоухающие сложными ароматами, словно экзотические цветы, сдвигаются вплотную, чтобы не пропустить ни единого слова, а рассказчик, защитившись от этого дурманящего облака жесткими нотами кофе по-турецки…
Оказывается, вчера, около четырех часов дня, Карлу позвонил небезызвестный дамам Альфред Шнитке и дрожащим от волнения голосом попросил его немедленно приехать.
Карл откликнулся на просьбу друга незамедлительно – во-первых, потому, что друг Альфред не стал бы без необходимости пользоваться в чужой стране дорогой мобильной связью, а во-вторых, потому, что он и без того собирался съездить в Город по делам (да, разумеется, в том числе и за подарками).
Прибыв час спустя в гостиницу «Центральная», где скрипач занимал скромный двухкомнатный номер с панорамными окнами и видом на озеро, Карл обнаружил его лежащим на диване с обмотанной мокрым полотенцем головой и в состоянии глубокой прострации. При виде Карла лежащий издал слабый приветственный возглас, простер к нему дрожащую руку, попросил сесть рядом и шепотом, озираясь по сторонам и поминутно отхлебывая из стоявшего рядом на тумбочке стакана, поведал ему странную и даже зловещую в своей непонятности историю.
Два часа назад, когда он отдыхал в своем номере после утренней репетиции, к нему без стука вошли два крайне неприятных на вид молодых человека. Сначала на русском, а потом, убедившись, что он их не понимает, на очень скверном английском они стали уговаривать его немедленно поехать с ними к какому-то типу, которого они называли то Боссом, то Филином. При этом цель поездки они не объясняли, лишь мерзко ухмылялись, и обещали хорошие деньги в случае его, музыканта, согласия, и грозили большими неприятностями в случае отказа.
Разумеется, он отказался – в самых решительных выражениях – и предложил неприятным молодым людям немедленно покинуть его номер. Тогда молодые люди попытались применить к нему меры физического воздействия (в этой части Альфред был несколько невнятен), а когда он мужественно оказал сопротивление, вытащили оружие. Холодея от страшных предчувствий, вспоминая все когда-либо прочитанное об ужасах русской мафии, Альфред принялся одеваться; неожиданно в его номере появился еще один, тоже крайне неприятный, тип, с очень широкими плечами и непропорционально маленькой, то ли лысой, то ли обритой начисто, головой, да еще и с заклеенной пластырем макушкой.
Увидев его, Альфреда, в руках своих подручных, заклеенный страшно разозлился и принялся на них орать. Орал он, разумеется, по-русски и при этом использовал массу грубых выражений, но Альфред, видимо, в силу пережитых потрясений, неожиданно для себя обрел способность понимать русскую речь.
Судя по всему, подручные совершили ошибку и им нужен был вовсе не он, Альфред, а совсем другой немец. Подручные, надувшись, возражали – что значит «не он», сказано было, немец-музыкант, так это он и есть, а других немцев-музыкантов сейчас в гостинице нету, не верите, пойдите сами спросите у администратора…
