– Яд, – коротко ответила завхоз.
Немец слабо улыбнулся и поднес стакан к губам.
– Постойте, – остановила его завхоз, – пожалуй, будет правильнее выпить это не здесь. Налево по коридору, вторая дверь.
Немец кивнул и медленно удалился, неся стакан перед собой.
Завхоз проверила крышку на банке с рассолом и опустила ее в свою сумку. Из угла послышался горестный вздох.
– Теперь подождем, – сказала завхоз. Она уселась в кресло трудовика, взяла со стола оставшийся кусок колбасы и с задумчивым видом принялась жевать.
Трудовик отлепился от стены.
– Катерина Алексевна… А как вы… А что вы ему сказали… Ну, тогда, шепотом?
Завхоз не ответила.
– Ну, пожалуйста! Я никому не скажу! Могила! Век воли не видать! Чтоб я сдох! Чтоб мне жить на одну зарплату!
– На одну, говоришь, зарплату? – удивилась завхоз. – А что, это можно устроить. Да ладно, не дрожи, шучу я…
Она поманила его к себе. Трудовик почтительно приблизился.
– Если он немедленно не очнется, сказала я, мне придется сделать ему искусственное дыхание. Рот в рот.
– О! – впечатлился трудовик.
Некоторое время в мастерской стояла тишина, нарушаемая лишь треском отдираемой колбасной кожуры. Затем трудовик, органически неспособный к терпеливому ожиданию чего-либо или кого-либо, не выдержал и спросил:
– Что-то его долго нет, Катерина Алексевна… Может, сходить посмотреть?
Завхоз покачала головой.
– Бывают в жизни моменты, – изрекла она, доев колбасу, – когда человек должен быть один… и только один. А вот, кстати, и он!
Немец, пошатываясь, пересек пространство между дверью и верстаком и рухнул в кресло. Завхоз, сдвинув брови, взяла его тяжелое влажное запястье и сосчитала пульс.
– Неплохо, – пробормотала она, – совсем даже неплохо. Как вы себя чувствуете, Карл?
– Благодарю вас, все в порядке, – чуть слышно отозвался немец, – если не возражаете, я еще немного посижу здесь и уйду.
– Гм… – завхоз с сомнением воззрилась на его покрытое испариной, осунувшееся лицо и мокрые, прилипшие ко лбу волосы. Покидать школу через главное, ярко освещенное, выходящее на все еще оживленную, несмотря на поздний час, улицу ему явно не стоило. Могли возникнуть совершенно ненужные вопросы.
– Гм… – повторила завхоз. – Степа, сходи-ка посмотри, на месте ли ночной сторож.
– Сторож отлучился, а вместо него сидит Привалов, – вернувшись, доложил трудовик.
Завхоз нахмурилась.
– Чтоб ему, – проворчала она, – опять проявляет трудовую инициативу.
– А если через черный ход? – робко предложил трудовик.
– Черный ход на сигнализации, – отозвалась завхоз, – недавно подключили.
– Уверяю вас, не стоит так из-за меня беспокоиться, – начал было немец, но завхоз перебила его.
– А вообще-то, Степа, ты прав, – сказала она, – мы уйдем через черный ход. А ты тем временем отвлечешь внимание Привалова.
– Что?! Я? Почему я?!
– Ну не я же, – резонно возразила завхоз.
* * *
Из-под дощатой, давно не крашенной двери черного хода тянуло холодом. Завхоз в пальто и с увесистой сумкой на плече стояла перед дверью, держа наготове покрытый ржавчиной ключ. За ее спиной смирившийся гость привалился к прохладной стене и прикрыл глаза.
Ждать пришлось недолго – где-то на другом конце длинного школьного здания зазвенело, запело бьющееся стекло, но этот негромкий и вполне мелодичный звук был сразу же заглушен крысиным визгом сигнализации.
Завхоз быстро отперла дверь и вытащила немца наружу, под чистые и ясные звезды, отражавшиеся в лужах темного и безлюдного заднего двора.
– Пошли, – сказала она, оглянувшись. – Я отвезу вас в гостиницу. На «Запорожце» никогда не ездили?
Вырулив на улицу, завхоз подъехала к школе с другой стороны и остановилась немного поодаль, на безопасном расстоянии от собравшейся под окнами толпы.
– Интересно, где это – в кабинете химии?.. Или, может, литературы? – бормотала она, прищурившись. – Нет, не там… Не может быть! Неужели в холле? Как же ему это удалось – под самым носом у Привалова?.. Это я про фасадное стекло, – объяснила она Карлу, тщетно пытавшемуся устроиться поудобнее на заднем сиденье «Запорожца», – не судьба нам, видно, жить с целым фасадным стеклом. Абзац, говорю, стеклу.
Карл, услыхав знакомое слово из женских уст, замер и уставился на нее широко раскрытыми глазами.
– У вас глаза красные, – заметила завхоз, глядя на него в зеркало, – но ничего, это скоро пройдет.
…Шоссе, ведущее к «Серебряному озеру», было пустынным, но завхоз не спешила.
– А я никогда быстро не езжу, – говорила она, левой рукой держа руль, а правой пытаясь нашарить в эфире что-нибудь располагающее, – куда спешить-то? И потом, «Запорожец» – это не «Опель». У вас небось и АКП, и полный привод, и двигатель «шестерка»… Карл, вы меня слышите? Карл?
Немец поднял голову.
– Не смейте спать, Карл, – строго предупредила его завхоз, – а то как я вас из машины-то вытащу… Лучше расскажите мне о своей. У вас сто шестьдесят лошадиных сил?
– Сто семьдесят, – отозвался Карл, – но это не моя машина. Это машина одного моего друга, который работает по контракту в Петербурге. Он одолжил мне ее на время моего пребывания в России.
– Так вы приехали на «Опеле» из самого Питера? – удивилась завхоз. – Это ж почти четыреста километров… В это время года, да по нашим дорогам…
Она еще замедлила ход. Но, как ни медленно полз «Запорожец» по разбитому шоссе, двухэтажное здание гостиницы все же показалось после очередного поворота. Широкое, приземистое, скупо освещенное, оно лежало на заросшем шиповником холме подобно уснувшему зверю. То есть таким оно могло показаться чьему-то романтическому, к тому же затуманенному алкоголем взгляду, но для завхоза это была просто ветшающая кирпичная постройка. Стыд и позор для города иметь такую гостиницу; вон, штукатурка слева совсем осыпалась, да и крыша давно требует ремонта. И не худо было бы вырубить все эти колючки вокруг, а перед входом разбить нормальный цветник или, скажем, установить фонтан.
Завхоз была напрочь лишена романтической жилки.
Зато обладала исключительным здравомыслием.
Остановив машину, она обернулась к Карлу и некоторое время о чем-то размышляла, пристально глядя на него. Она не поправляла волосы, не покусывала мизинец и вообще не делала никаких многозначительных жестов – ей это было ни к чему. Женщина старше… ну скажем, старше пятидесяти, с фигурой, как у древней языческой богини плодородия, и лицом, на котором возраст обозначался совершенно честно и откровенно; женщина, здравомыслие которой с годами приобрело всю силу и неудержимость отбойного молотка, – такая женщина всегда точно знает, чего ей больше всего хочется в данный момент.
