Потом Мирвика усадили за работу, которую, как он уже узнал, все в театре ненавидят, но выполняют по очереди: штопать занавес. Тяжелая ткань едва не расползалась под руками и при малейшем движении поднимала тучу пыли. Но парень млел от счастья: напротив пристроился с иглой сам великий Раушарни, а на противоположной стороне гигантского полотнища уселись прямо на досках сцены две владычицы зрительских сердец — Барилла Сиреневая Звезда и Джалена Прямое Зеркало. Лица у обеих были надутые и злые, иглами красавицы орудовали с явным отвращением, но отказаться не осмеливались: обе были наказаны за драку.
Кто ее начал — ведомо лишь Безликим. Каждая, разумеется, обвиняла соперницу. Раушарни объявил, что обе хороши, и засадил красоток за латание занавеса — на безопасном расстоянии друг от друга, чтоб иголками не дотянулись.
В старых платьях, пыльные и чумазые, актрисы походили на поденщиц, что не умаляло восторга Мирвика. Он ни на миг не забывал, что эти женщины умеют превращаться в королев, принцесс, чародеек.
— Как думаешь, — спросил Раушарни Мирвика, вдевая прочную нитку в иглу с большим ушком, — молодой Спрут насчет занавеса… слова на ветер пылью не бросает? Сумеет уговорить тетушку? Ведь кровь есть кровь, и родственные чувства стократ сильней, чем крепостные стены…
Манера Раушарни вставлять в речь фразы из пьес восхищала Мирвика. Он и сам охотно попробовал бы так, но с непривычки не рискнул и отозвался скромно:
— Да вроде не бренчит. Думаю, попросит госпожу супругу Хранителя. А уж как она скажет…
— То-то и оно — как она скажет… Шей, паренек, не отвлекайся. Вон с твоего края бахрома оторвалась, а ты пялишься на эти… эти цветочки с шипами. Погоди, вот повертятся они у тебя перед глазами, так надоедят, что и смотреть на них не захочешь. Как на унылый бесконечный танец струй дождевых по серой мостовой…
— Уж так мы тебе надоели, Раушарни? — кокетливо спросила Барилла.
— Как собаке блохи, — напрямую, без речевых красивостей сообщил старый актер. — Жаль, что не могу разогнать всю вашу шайку бездарей и играть все роли в одиночку!
— Как, и женские? — не удержался Мирвик.
Раушарни, задорно приподняв бровь, покосился на юношу. Ухмыльнулся. Поднялся, подошел к маленькому столику, стоявшему в углу сцены, где над разбросанными листами бумаги и очиненными перьями возвышались стеклянная чернильница и глиняный кувшинчик с крышкой. (Мирвик уже знал, что в кувшинчике разбавленное водой вино — напиток, которым великий артист любил промочить горло).
Откинув крышку кувшинчика, Раушарни сделал несколько глотков. Обернулся к собеседникам, которые вдруг превратились в зрителей. И начал мягко, задумчиво:
Подернут пеленою лунный лик…
То облачко ль на миг его затмило?
Или мои печали отразились
В небесном зеркале — и замутили
Его холодный, чистый, строгий свет?
О милый, где ты? Приходи скорее!
Будь за окошком белый день — смогла бы
Я распахнуть окно и крикнуть ветру,
Чтоб он ко мне привел тебя, любимый!
Но ночь глуха, и даже ветер спит…
Казалось бы, седовласый господин с резкими чертами лица, читающий стихотворное девичье признание в любви, должен выглядеть глупо. А Раушарни — не выглядел! Он не пытался сделать свой голос тонким, как у юной девушки. Женственными были только интонации. В них звучали и нежность, и тревога, и грусть. Лицо старого актера смягчилось, глаза засветились.
У Мирвика перехватило горло от волнения. Он обернулся к Барилле и Джалене, чтобы поделиться своим восхищением. Но восторженные слова застряли на языке, едва юноша взглянул на поджатые губки красавиц.
До сих пор актрисы бросали друг на друга ядовитые взоры. Отвернись только Раушарни, они охотно возобновили бы недавнюю драку. Но сейчас, забыв на мгновение распри, они объединились перед лицом общего противника.
— Да, — вздохнула Барилла, — смотрю я на тебя, Раушарни, и вспоминаю: как же хорош ты был в «Принце-изгнаннике»!
— Конечно, — подхватила Джалена соболезнующе, — мужчине не дано передать в игре всю сложность женской натуры…
Мирвик поспешно склонился над пыльной тканью и заработал иглой, пряча усмешку, которая могла бы ему дорого обойтись, ибо во взглядах двух красивых злючек он прочел: «Да если еще мужчины женские роли играть начнут!..»
— Куры! — отозвался уязвленный Раушарни. — Прачками вам быть, а не актрисами! Что вы понимаете в искусстве декламации!
— Ну что ты, Раушарни, — пропела Барилла, — ты так страстно призывал возлюбленного, что у тебя под рубашкой женские грудки обрисовались…
— И нам стало страшно за твою невинность, — добавила Джалена.
— Козье стадо! — хмыкнул Раушарни. — Научились вертеть задами и трясти грудями — и уже считают, что им под силу передать тот чувств наплыв, что автор вдохновенный из-под пера волшебного излил…
Наступило короткое молчание. Мирвик подумал: должно быть, обе женщины лихорадочно ищут подходящие строки из какой-нибудь пьесы, чтобы побить противника его же оружием.
И эту паузу, словно удар клинка, срезали слова Раушарни:
— Лучшая на моей памяти женская роль была сыграна мужчиной.
Обе актрисы разом ахнули.
— Это когда ж такое было? — ревниво и недоверчиво поинтересовалась Барилла.
— То ли шесть, то ли семь лет назад. Вас обеих еще в труппе не было. Мы ставили «Верность Эсталины»…
Мирвик опустил на колени недоштопанную ткань. Раушарни собирался вспомнить что-то интересное, а все, что имело отношение к театру, занимало юношу неимоверно.
— Как вы знаете, в пьесе всего две женские роли: верная служанка властителя замка и коварная предательница. Когда я объявил труппе, что будем ставить «Верность Эсталины», и назвал имена актрис, которые будут играть, все прочее бабьё обиженно распищалось…
— А хорошо бы вновь поставить эту пьесу, — мечтательно прервала рассказ Барилла. — Роль Эсталины как раз по мне: трагическая такая, возвышенная… А на вторую роль… — Она быстро глянула на Джалену, презрительно скривила губки. — Ну, если поискать среди труппы, может, кто-то найдется…
— Не думаю, дорогая, что роль Эсталины — это твоё, — не осталась в долгу ее соперница. — Я читала пьесу. Эсталина, если не ошибаюсь, была совсем молоденькая.
— А ну, цыц, вы, обе! — поспешил Раушарни предотвратить новую вспышку свары. — Так вот, в день премьеры все актрисы труппы, кроме тех двух, ушли из театра. Мол, такая пьеса дурацкая, что глаза бы не глядели… Ну, ушли и ушли, зрителям дело до этого, как до наррабанского урожая кактусов… или что там произрастает, в Наррабане. Хуже другое: верной служанке и подлой предательнице, обеим этим идиоткам, показалось, что я с ними одинаково ласков. Ну, не дуры, а? Если бы я обходился с ними одинаково скверно, они стали бы лучшими подругами. А мое доброе отношение заставило их соперницами злобными сойтись, как сходятся волчицы из-за дичи голодною порой, во Вьюжный месяц…
