Эртала решительно его выхватила и прочла вслух:
— «Светлая госпожа Милеста, твоя красота сразила и покорила меня, и я жажду открыть тебе сердце. Во время праздничного ужина я покину застолье раньше остальных гостей. Умоляю тебя после этого тоже оставить пирующих и, обогнув особняк со стороны Грибоваренной улицы, постучаться в зеленую калитку. Немой слуга отворит дверь и проводит тебя к тому, кто готов пасть к твоим ногам».
Некоторое время девушки молчали. Жаркий румянец растекался по лицу Милесты.
Наконец она не выдержала:
— Что он себе позволяет? Я порядочная девушка!
— Да, письмо бесцеремонное, — кивнула Авита.
— Эй, — изумилась Эртала, — ты что, вздумала отказать Хранителю? Ну, дура…
— И пусть дура! И откажу! Прямо сейчас пойду к этому… кто он там — слуга, секретарь? И скажу, что зря его хозяин о себе воображает…
— А ну, стой! — прикрикнула на нее Авита. — Ты и впрямь дура. Разве можно унижать высокородного господина при его слугах?
— Точно! — кивнула Эртала. — Секретарь, конечно, твои вопли не перескажет господину слово в слово, но даже сам отказ…
— Если решила отказать, — размышляла вслух Авита, — надо это сделать письменно. И учтиво. — Она обернулась к Эртале. — Кстати, это не так уж глупо. Может, первый отказ покажет Хранителю, что девушка знает себе цену. Не простушка деревенская.
— Ну, разве что так… — пожала плечами Эртала и подошла к столику, на котором стоял злосчастный кувшинчик с остатками чернил и коробка с несколькими очиненными перьями.
— А ну, слезай со стола! — приказала она Милесте. — Не загораживай свет, и так темнеет уже.
Она положила кувшинчик набок, чтобы добраться до его содержимого, обмакнула перо в чернила и, склонившись над столом, начала писать на обороте письма — быстро, уверенно, не задумываясь.
— Ты повежливее там! — забеспокоилась Авита.
— Не учи меня отказывать мужчинам, я это с тринадцати лет умею, — высокомерно отозвалась Эртала. — Вот, готово!
И прочла вслух:
— «Смиренная служанка высокородного господина не считает себя достойной его бесценного внимания и не осмелится прийти на свидание, даже рискуя рассердить Сына Клана… Но разве скромный полевой цветок разгневать может царственную пальму?»
— Отлично! — оценила Авита. — Ты умница. Этакий учтивый удар по высокородной морде — и слова из роли, которые переводят все на шутку…
— Мне бы так складно не ответить, — признала Милеста.
— Держи, — сунула ей бумажку Эртала. — Чернила не смажь, не просохли еще. Беги, ищи секретаря.
Милеста умчалась.
Эртала ухмыльнулась ей вслед:
— И почему это мне кажется, что секретарю она передаст не мое письмо, а ответ на словах?
— Думаешь, согласится на свидание? — удивилась Авита. — По-моему, она не такая…
— Угу. Добрая. Честная. Хорошая. Такая хорошая, что мне рядом с нею почему-то страшновато.
* * *
На сцене разноголосо галдело восстание горожан. Хранитель Аршмира не уделял ему и тысячной доли того внимания, какое уделил бы настоящему мятежу в подвластном ему городе. Откинулся на спинку кресла, устремил взор куда-то выше сцены.
Сидящий позади Хранителя Гурби, еще в начале представления заметивший в зале курчавую рыжую макушку Ульдена, решил, что настал удобный час выполнить обещание, данное лекарю.
— Господин мой, — сказал Вепрь негромко, — прошу простить, что отрываю от спектакля, но дело срочное и, как я полагаю, важное. Лекарь Ульден из рода Ункриш уверяет, что завтра может свершиться злодеяние — и тень вины падет на весь Аршмир.
Хранитель раздраженно дернул уголком рта, но ответил учтиво:
— Полагаю, лекарю Ульдену лучше обратиться к начальнику стражи.
— Ни в коем случае, — твердо ответил Гурби. — Если лекарь не ошибся и злодеяние действительно свершится, в нем могут посметь обвинить особу Хранителя.
— Что? — изумился Ульфанш несколько громче, чем это позволительно в театральной ложе. Аштвинна недовольно обернулась. Хранитель виновато улыбнулся жене.
Гурби продолжил еще тише:
— Поэтому лучше разобраться в этом деле без лишнего шума.
— Хорошо. В чем там дело?
Гурби подался вперед и совсем уже тихо, на ухо Хранителю, произнес несколько слов.
— Что за вздор? — растерялся Ульфанш.
— Лекарь уверяет: в короткой беседе без посторонних он сумеет доказать, что это не глупая фантазия.
— Ну… хорошо. Я поговорю с ним между спектаклем и праздничным ужином.
* * *
Спектакль завершился под оглушительные аплодисменты и вопли зала. Лекарь Ульден, взглянув в сторону сидящего неподалеку юного Лейчара, с удовольствием заметил, что тот тоже кричит — счастливый, раскрасневшийся. Вот и славно. Глядишь, и расстанется со своей застенчивостью.
Актеры, слишком переволновавшиеся и уставшие, чтобы радоваться, двинулись на сцену — на поклон. Раушарни дал тычка Мирвику:
— Что встал столбом? У тебя же роль со словами!
Только сейчас до Мирвика дошло, что его место сейчас на сцене, среди счастливцев, которые не изображали молчаливую прислугу или горластую толпу, а доносили до зрителя поэтические строки.
Когда юноша появился на сцене, вся уличная шантрапа, восседавшая на потолочных балках и на полу в проходах, принялась радостно орать:
— Мирвик!.. Мирвик!..
Раушарни, почти не шевеля губами, одобрительно сказал:
— А ты известен в Аршмире!
Занавес упал, подняв тучу пыли.
На сцену тут же выбежали «актрисульки», неся полотенца и миски с водой. Молча и быстро они помогли звездам труппы избавиться от грима. Женщины протирали мокрыми тряпками вырез декольте и шею, все наскоро причесывались, брызгали духами на лицо и одежду, тревожно прислушиваясь к голосам по ту сторону занавеса, где недавние «городские мятежники» призывали почтенную публику покинуть зал.
Актеры знали, что не все зрители подчинятся этому призыву. Останутся те, кто считают себя выше всех правил. Именно для них прямо на сцене актеры приводили себя в порядок, внимательно оглядывали друг друга: не осталась ли туши у глаз, помады в углах рта?
Наконец последний из обычных зрителей покинул театр — и на сцену хлынула «золотая молодежь».
Веселая знать хлопала по плечам актеров, целовала актрис и осыпала словами восхищения великого Раушарни. Откуда-то появились слуги с кувшинами вина и подносами, полными закусок.
Юный Лейчар был счастлив: Раушарни, его кумир, подошел к нему с двумя стаканами вина, протянул один и спросил:
