— Я не могу заплатить тебе. Все деньги, предназначенные на… на дела такого рода, я отдала Каделу.
— Ничего страшного, — сказал мужчина. — В любом случае денежными вопросами занимается Кадел. Он позаботится о том, чтобы нам заплатили.
— У тебя хватит денег на покупку лошади? Он поедет верхом.
— Да, хватит.
Кресенна поколебалась, потом встала. Казалось, они все обговорили, но она не спешила уходить.
— Я все сделаю, — сказал мужчина, словно почувствовав ее сомнения. — Он не доедет до Кентигерна.
Кресенна медленно пошла к двери, но остановилась на полпути и обернулась.
— Постарайся, чтобы он не мучился, — сказала она. — Пусть он умрет быстро.
Мужчина глубоко вздохнул, и на его худом лице вновь появилось встревоженное выражение.
— Не беспокойся. С кирси я и не поступил бы иначе. Если мне повезет, он даже не увидит меня.
ГЛАВА 14
Кентигерн, Эйбитар, луна Элинеды убывает
Фотир понимал, что должен испытывать радость. В то ужасное утро, когда окровавленное тело Бриенны лежало в постели Тависа, он спрашивал себя, доживут ли они до завтра. И разумеется, он ожидал, что молодого лорда казнят немедленно. Когда Яван вернулся в гостевые покои после встречи с герцогом Кентигернским, он, казалось, тоже потерял всякую надежду спасти сына.
— Я сделал для него все, что мог, — сказал он тогда. — Но боюсь, он умрет до заката завтрашнего дня.
Герцог почти ничего не рассказал Фотиру о своем разговоре с Андреасом — сказал только, что пригрозил начать войну в случае, если Тависа казнят до беспристрастного рассмотрения дела, и что Андреас поклялся воспрепятствовать его восшествию на престол.
Фотир тоже не сумел договориться с Шериком. Страшные события положили конец дружеским отношениям, завязавшимся между ними вечером в «Серебряном медведе». Когда утром после убийства Бриенны он отправился поговорить с кентигернским советником, Шерик отказался принять его. Как бы ни хотелось Фотиру успокоить своего герцога, он не мог сказать ничего утешительного.
Однако угрозы Явана, казалось, произвели на Андреаса большее впечатление, чем ожидал Фотир или сам герцог. Со времени смерти Бриенны и заточения Тависа прошло уже пять дней, а молодой лорд был все еще жив. Он оставался в темнице, в условиях, которые Фотир мог определить лишь одним словом: ужасные. Но, по крайней мере, он был жив.
Накануне — через четыре дня после смерти, как предписывал обычай, — жители Кентигерна отдали Бриенне последнюю дань почтения. Несмотря на свою преданность дому Кергов и уверенность в невиновности Тависа, Фотир был глубоко тронут рассказами герцогских стражников о поведении городских жителей, пришедших в замковую часовню, чтобы проститься с телом. Мужчины и женщины горько рыдали и громко требовали казни убийцы. С наступлением темноты, когда тело Бриенны перенесли во внутренний двор замка и возложили на погребальный костер, тысячи людей, оставшихся в замке, внезапно запели похоронную песнь из «Гимна лунам», хотя обычай предписывал хранить молчание, пока разжигают костер. Таким образом подданные Кентигерна выразили всю глубину своей скорби. Однако сейчас, когда Фотир вспоминал об этом, направляясь вместе с Яваном и Ксавером в темницу, он понимал, что даже это свидетельство любви и преданности имеет зловещий смысл. Независимо от того, сумеют они доказать невиновность Тависа или нет, Андреас желал смерти мальчика и, похоже, все его подданные тоже.
Кирси страшился этих свиданий, хотя у него не возникало даже мысли о том, чтобы уклониться от них. Помимо мрачной атмосферы грязной, смрадной темницы советника угнетало еще и то обстоятельство, что разговоры Явана с Тависом раз от разу становились все более неловкими и мучительными. Однако герцог возвращался туда каждый день. Фотир не ожидал, что при данных обстоятельствах Яван будет навещать сына так часто, но герцог удивил его. Вероятно, советник недооценивал силу любви Явана к мальчику, а возможно, и сам герцог прежде не сознавал, что значит для него сын. Казалось, Тавис тоже удивился, когда отец явился к нему на второй день, но у него хватило ума выразить только благодарность.
Этим утром Тавис выглядел хуже, чем накануне. Яван уговорил тюремщиков удлинить цепи, приковывавшие руки мальчика к стене, но больше ничего не сумел для него сделать. Ноги узника по-прежнему сковывали кандалы, ограничивавшие свободу движений. Кормили его плохо — в основном черствым хлебом и тухлым мясом, — а воды давали так мало, что губы у Тависа запеклись и потрескались. Он был ужасно грязен, его волосы свалялись от пота. За последнюю ночь ссадины от кандалов на запястьях и лодыжках узника потемнели и воспалились еще сильнее, на руках и ногах появились новые укусы тюремных вшей. Но что самое страшное, Фотир увидел в глазах Тависа отчаяние и безнадежность. Мальчик вздрагивал от каждого звука и непрерывно дрожал, хотя в темнице было не особенно холодно. Казалось, тюремный смрад, зловещий полумрак и гнетущая тяжесть каменных сводов сломили дух молодого лорда. Андреас еще только собирался повесить несчастного, но тюрьма уже медленно убивала его.
Тавис не сразу понял, кто пришел, но даже потом, казалось, не поверил своим глазам.
— Отец? — слабым голосом спросил он и поднялся на ноги, зазвенев цепями.
Яван посмотрел на сына с выражением муки на лице.
— Да, это я. Со мной Фотир и Ксавер.
— Доброе утро, милорд, — сказал Фотир, стараясь говорить бодрым голосом.
Ксавер не сумел произнести ни слова. Он просто смотрел на друга с таким видом, словно хотел заплакать или, возможно, убить кого-нибудь.
— Какой сегодня день?
— Первый день убывания луны. Вчера была Ночь Двух Лун.
— Какого месяца? — Тавис болезненно скривился. — Извините, но я не помню.
— Месяца Элинеды.
Ночь сева, подумал Фотир. У него совсем из головы вылетело. Прошлой ночью крестьяне по всей стране бросали в землю последние зерна при свете Паньи и Илиаса. Большинство полей засеивалось раньше, с наступлением теплого, обильного дождями сезона, но часть семян оставлялась до Ночи Двух Лун месяца Элинеды. Согласно легенде, именно тогда требовалось посеять зерно, чтобы получить хороший урожай. Согласно той же легенде, весь урожай погибал, если последние посевы не давали всходов до Черной Ночи. Будь они сейчас в Керге, всю прошлую ночь герцог объезжал бы окрестные селения, принимая участие в ритуальном севе вместе со своими подданными. Но они находились здесь, и милые сердцу кергские фермы казались бесконечно далекими.
— Когда меня казнят? — спросил Тавис.
Фотир содрогнулся, услышав столь прямой вопрос.
— Тебя не казнят, — сказал Ксавер. — Мы уже говорили: мы не допустим этого.
Молодой лорд закрыл глаза и печально улыбнулся.
— Вы не в силах предотвратить казнь, Ксавер. Вы же до сих пор не нашли никаких доказательств моей невиновности, правда?
