— Каждый следующий отрицательный ответ обернется кровью, — сказал он. — Каждая следующая ложь обернется болью.
— Но я говорю правду!
Снова сверкнуло лезвие, на сей раз полоснув по щеке. Тавис задохнулся. Его лицо горело, как будто кровь, стекавшая по подбородку и шее, была раскаленной лавой, извергнутой вулканом.
— Солги еще раз — и ты лишишься глаза.
— Когда мой отец увидит меня…
— Ах да, твой отец. — Герцог потряс головой. — Полагаю, твоего отца и его товарищей не скоро допустят сюда. Скорее всего в следующий раз они увидят тебя в день твоей казни.
Тавис закрыл глаза, и слезы снова потекли у него по лицу.
— Ты думал, что пятнышко крови, которое они нашли сегодня, поможет им добиться твоего освобождения?
Он не ответил, боясь навлечь на себя очередной удар любым своим словом.
Но даже молчание не спасло Тависа.
— Отвечай! — яростно потребовал герцог, приставив острие меча к уголку его глаза.
— Да, — выдохнул Тавис. — Я так думал.
Андреас отвел меч в сторону — по крайней мере на мгновение.
— Я в этом не сомневался. Похоже, твой отец тоже на это рассчитывал. — Он слабо улыбнулся и вновь потряс головой. — Та кровь ничего для меня не значит по сравнению с кровью на твоих руках и кинжале. — Он снова шагнул вперед и схватил Тависа за грудки. — Посмотри сюда! — Его голос отдался эхом от каменных стен темницы. — Посмотри! Твоя одежда до сих пор в крови моей дочери! И ты хочешь, чтобы я поверил в твою невиновность только потому, что твои друзья нашли каплю крови на ставне окна?
Тавис дрожал всем телом. Он отвел взгляд в сторону, потом опустил — лишь бы не видеть выражение глаз герцога.
— Хочешь, да?
Тавис кивнул и, вероятно, тем самым спас свой глаз. Лезвие снова полоснуло по лицу, но порез протянулся от уголка глаза до уха. Несмотря на кровь, заливавшую глаз, он еще видел. Слезы неудержимо струились по лицу, но Тавис не смел издать ни звука. Он стиснул зубы, ожидая следующего движения меча и спрашивая себя, чем он оскорбил богов, что они послали ему такое испытание.
— Ты считаешь меня жестоким, — сказал Андреас. Это прозвучало как утверждение, и Тавис почувствовал некоторое облегчение: по крайней мере от него не требовалось ответа. — Ты считаешь меня чудовищем, поскольку я нахожу удовольствие в возможности причинять тебе боль. Ты бы меня понял, если бы дожил до того, чтобы стать отцом.
«Я еще жив, — хотел сказать он. — Не говорите так, словно я уже умер». Но он промолчал.
Герцог снова поднял меч, но потом нахмурился и опустил руку.
— Мне следует быть поосторожнее, — сказал он. — Иначе ты умрешь от потери крови. Надо найти другой метод убеждения. Если ты не хочешь признаться сейчас.
Но Тавис по-прежнему молчал. Андреас подступил ближе, грубо схватил его левую руку и заломил мизинец назад.
— Отвечай! Ты признаешься?
— Нет, — сказал Тавис насколько мог мужественно. — Мне не в чем… — Он не договорил, завопив от страшной боли, когда герцог сломал ему палец.
Андреас взялся за безымянный:
— Осталось еще девять. Сколько пальцев нужно сломать, чтобы ты сказал мне то, что я хочу услышать?
— Вы хотите, чтобы я солгал?
Боль полыхнула в мозгу, подобно белому пламени. По-детски скуля, Тавис рухнул на пол, хотя герцог продолжал держать его руку. Он чувствовал на себе взгляд Андреаса, но не находил сил поднять глаза. Мгновение спустя мужчина отпустил руку мальчика и присел перед ним на корточки.
— Почему ты все отрицаешь? — спросил он почти ласково. — Ты уже должен бы понять, что запирательство не спасет тебя от казни, но просто продлит твои страдания.
Тут Тавис наконец посмотрел герцогу в глаза, собрав все свое мужество, которого до сих пор не подозревал в себе.
— Да, я все понимаю. И тем не менее настаиваю на своей невиновности. Неужели это вам ни о чем не говорит?
Андреас снова ударил его, на сей раз в висок, которым раньше Тавис стукнулся о каменную стену. Мальчик задержал дыхание, ожидая, когда утихнет боль.
«Вот награда за мою смелость».
— Это говорит мне только о том, что ты достойный сын своего отца. Ты такой же упрямый и безрассудный. — Еще несколько секунд герцог пристально смотрел на него, а потом встал и потряс головой. — Я вернусь завтра. Пожалуй, мы начнем с больших пальцев. Я слышал, это довольно больно.
Он повернулся и направился к лестнице.
— Могу я задать вам вопрос? — спросил Тавис.
— Разумеется.
— Не опасаясь, что вы ударите или покалечите меня?
Лицо Андреаса снова побагровело, и на какое-то мгновение Тавису показалось, что герцог сейчас ударит его ногой. Однако после минутного колебания он кивнул.
Мальчик на мгновение закрыл глаза. Он чувствовал острую пульсирующую боль в руке, мучительно ныли синяки и порезы на лице. Возможно, для него было бы легче признаться в убийстве. Но он не мог сдаться. В этом отношении Тавис действительно был достойным сыном своего отца.
— Ну? — раздраженно спросил герцог.
— Если я убил Бриенну, — сказал Тавис, поднимая взгляд, — почему я остался в комнате? Почему не бежал из Кентигерна?
Андреас пожал плечами:
— Ты был пьян. Ты заснул. Вряд ли ты замышлял убить мою дочь. Ты действовал под влиянием слепого гнева, как в случае с сыном Хагана.
У Тависа расширились глаза и запылало лицо.
— Да, — сказал герцог. — Мне все известно. Похоже, в пьяном виде ты не отдаешь себе отчета в своих действиях.
— Но в случае с Ксавером все было иначе! — поспешно ответил мальчик. — Тогда я только что вернулся с Посвящения, получив плохое пророчество! Я был вне себя!
— Разумеется, — с сомнением сказал Андреас. — И что же тебе открыло плохое пророчество?
Тавис запнулся и отвел вгляд в сторону. Что он мог ответить?
— Это не имеет значения.
— Нет, — сказал герцог. — Думаю, имеет.
Он снова повернулся и стал подниматься по ступенькам. Двое стражников следовали за ним по пятам. Тавис услышал, как открывается дверь, а затем слова герцога:
— Больше к нему никого не пускать. Даже отца. Если они станут протестовать, пошлите их ко мне.
Дверь захлопнулась, и голоса постепенно стихли в отдалении. Тавис судорожно вздохнул и заплакал навзрыд, как не плакал с раннего детства. Острая боль пронизывала руку с каждым ударом сердца. Кровь стекала с лица и плеча, запекаясь на коже; порезы горели, словно свежевыжженные клейма; синяки на скулах вспухли и болезненно ныли.
Однако Тавис плакал не от физической боли — по крайней мере не от нее одной.
