— Ох… — сказала она, покончив с лопаткой, — что ж это был за барашек… Наверняка ему было лет сто. Жаркое времен истории Шерера, воистину.
Дождь снаружи несколько утих, зато сумерки продолжали сгущаться. Вход в пещеру все слабее выделялся на фоне черных скал.
Женщина отбросила одеяло и встала.
В самом дальнем углу пещеры, среди каких-то тряпок и узлов, лежало неподвижное тело, прикрытое плащом. Черноволосая подошла к нему и, присев рядом, откинула ткань. В полумраке слабо маячили очертания осунувшегося, небритого лица. Грязная повязка на лбу пропиталась кровью.
Глаза лежащего медленно открылись. В них мерцал лихорадочный блеск.
— Ну вот, — сказала она. — Один взгляд за два дня… Неужели так теперь все время и будет?
— Умираю… Охотница… — тихо и хрипло проговорил мужчина.
Он был дартанцем. Сыном Золотой провинции, края, являвшегося полной противоположностью Громбеларду. Здесь, в Тяжелых горах, представителей этого народа считали изнеженными, избалованными богатством трусами.
Она наклонилась, ища что-то среди узлов.
— Есть две разновидности больных, — говорила она на родном языке раненого. — Те, что выздоровеют, и те, что умрут. И те и другие должны как можно быстрее сделать свое дело. Иначе они лишь мучают себя и других.
Она нашла кожаный мешок, в котором что-то булькало. Напившись, она приложила отверстие мешка к губам лежащего. Тот закашлялся, вино потекло по подбородку и щекам. Он несколько раз глубоко вздохнул.
— Я умру.
Женщина прикусила губу. Несмотря на с легкостью брошенные слова, ее взгляд был полон грусти.
— Думаю, да, — тихо сказала она.
Она протянула руку и коснулась шершавой щеки. Та была горячей. Однако раненый слабо улыбнулся.
— Спасибо, — сказал он. — Наконец-то ты видишь во мне мужчину, который сумеет… принять любую правду. Я долго ждал… Охотница, я могу… довериться тебе?
Женщина нахмурила широкие брови; вопрос был неожиданным. Она пожала плечами.
— Ну… не знаю, в самом деле, — ответила она. — О чем речь, об эликсире молодости? В таком случае доверься мне обязательно. Я ни капли не потеряю, ибо проглочу его вместе с флаконом.
Послышался короткий, отрывистый слабый смех.
— Чувствуешь себя старой, Охотница?
— Как эти скалы.
Некоторое время оба молчали.
— Скажи… это ты навлекла смерть на тех солдат в Черном лесу? То, о чем говорили… это правда?
Она прикрыла глаза.
— Нет.
— Тогда послушай… и запомни, поскольку я сомневаюсь, что смогу повторить. Слушаешь?
— Слушаю. Ты в самом деле хочешь…
— В самом деле. Я могу и хочу тебе довериться.
Сперва она долго лежала, не в силах заснуть, и размышляла о странной тайне, в которую ее посвятили. Дартанец… Дартанец в Тяжелых горах. Неужели в самом деле человек, который еще несколько лет назад был алебардником в далекой Роллайне, мог совершить самое удивительное открытие в истории Громбеларда? Невероятно… Что за каприз Шерни…
Она погрузилась в короткий, беспокойный сон, полный видений. В них она кружила по каменному лабиринту, отчаянно пытаясь вырваться, найти выход… Тщетно.
Проснувшись вся в поту, несмотря на холод, она села, обхватив плечи руками.
— Каренира…
Он впервые назвал ее по имени.
Когда-то она не любила этого человека. Почти ненавидела. Тяжелые горы были неподходящим местом для дартанца. Он, однако, считал иначе. И доказал справедливость своих доводов, за нескольких лет став знаменитым проводником по самым опасным местам Тяжелых гор.
И тем не менее Громбелард отвергал его…
Лишь благодаря случайности она нашла умирающего и притащила его в одно из своих убежищ. Он бредил. «Откуда я мог знать, что это она? — без перерыва повторял он. — Откуда я мог?..»
Лишь теперь она узнала всю историю. И о том, кто такая «она».
— Каренира…
Прежде чем лечь спать, она задула пламя светильника. На ощупь, на четвереньках, она поползла к постели раненого.
— Я здесь.
— Ты все помнишь?
— Помню.
Некоторое время слышалось лишь его тяжелое дыхание.
— Помни, нужно идти под дождем… Помнишь? Под дождем, с утра… — поспешно говорил он. — От перевала Медевы… Она там будет. Не допусти, чтобы…
Она поняла, что он снова бредит, и на ощупь нашла разгоряченное лицо.
— Хорошо, я помню.
Он взял ее за руку и успокоился.
— Охотница…
— Я здесь.
— Поцелуй меня. Только раз. Я всегда считал, что ты… всегда хотел… чтобы так, как ты…
Она наклонилась, нашла его губы. Они были горячи, словно огонь.
— Охотница… — добавил он, — я был хорошим проводником…
Он слегка оттолкнул ее.
Она вернулась на свою постель. В эту ночь она больше не заснула.
Казалось, она слышала, когда он перестал дышать.
2
Вещи все еще были мокрыми. Однако высушить что-либо в извечной громбелардской влажности было попросту невозможно. Костер — да, конечно… Но в высокогорьях легче было найти золотые монеты, чем топливо.
Она с трудом натянула короткую, с разрезами на бедрах юбку, потом рубашку и меховую куртку, сунула ноги в крепкие кожаные сапоги. Наконец, забрала из пещеры все, что стоило забрать: оружие, бурдюк с вином, немного еды, два военных плаща и одеяло. Кроме того, еще несколько мелочей. Навьюченная словно мул, она вышла наружу. Дождь уже не шел, утренний ливень миновал.
Здесь, в окрестностях Рахгара, она бывала редко. Пещера послужила ей всего два раза… и не послужит больше никогда. Она станет гробницей проводника по горам.
Таких ниш было в этих краях бесчисленное множество. Она знала, что до исхода дня найдет себе новую.
Вход она заваливать не стала. Стервятники не могли высмотреть труп в таком месте, а никого другого столь высоко в Тяжелых горах не было.
Вилан, дартанец, полюбивший громбелардские вершины, теперь всегда будет видеть дождь, закрывающий своей пеленой вход в пещеру.
Ей не везло… Уже полтора десятка лет она ходила по Тяжелым горам (правда, обычно в окрестностях Громба и Бадора), но до сих пор не была знакома с одной из самых любопытных легенд Громбеларда.
«Убийцы из Рахгара». Гадбы, громбелардские коты-гиганты. Естественно, гадбов она уже видела… В том числе и в легионах. Но в Рахгаре существовал единственный во всей империи отряд гвардии, состоявший исключительно из котов. Они были грозой горных разбойников и промышлявших на тракте грабителей. Несколько раз она уже собиралась в Рахгар лишь затем, чтобы взглянуть на отряд котов-воинов. И всегда что-нибудь ей мешало.
