Ее высочество княгиня-регент, которую непрерывная полоса успехов несколько лишила чувства реальности, сразу же почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Было совершенно ясно, что когда вести о поражениях дойдут до Роллайны, позиция многих столичных родов сразу же может стать намного более жесткой. Согласиться с властью того, кто почти наверняка выиграет войну и будет править в Дартане, — одно дело. Поддерживать женщину, которую через неделю-другую легионеры империи выволокут из тронного зала, — совсем другое. По возвращении в Роллайну князь — представитель императора мог не найти никаких причин, по которым приспешники смутьянки и мятежницы должны были бы и дальше хозяйничать в его столице, да и вообще где бы то ни было; возможно, в имперской казне лежало еще достаточно серебра, чтобы его хватило на содержание нескольких десятков человек, сидящих в тюремных крепостях (вряд ли это слишком большие суммы). Эзена поняла, что для нее не может быть и речи об отъезде из Роллайны хоть куда-нибудь, поскольку есть риск никогда туда не вернуться. И она испугалась. От нее ничего не зависело, а именно этого она больше всего боялась. Столь тяжко добытый трон должны были для нее сохранить Йокес и Эневен. В данной ситуации она даже мало чем помогла бы им. Еще вчера она была вправе требовать выставить пять или восемь новых отрядов, дать денег на финансирование войны, а уже завтра как бы не оказалось, что кто-нибудь выставит отряд против нее…
Слушавший все это Готах пытался ее успокаивать. Нет ничего плохого в том, чтобы снова отступить в тень нейтралитета, доказывал он, но до того, чтобы за нее высказались Дома, стоящие на стороне империи, было еще далеко. Зато он соглашался с мнением, что Йокес и Эневен не могут себе позволить новых поражений, во всяком случае, сейчас. Война есть война, случались — и могли случиться еще не раз — большие и меньшие неудачи, но не одна за другой, ибо это действительно предвещало катастрофу, по принципу самоисполняющегося пророчества. Поражения ослабляли не только войска, но и их поддержку — а отсутствие такой под держки, выражавшееся хотя бы лишь в подкреплении и деньгах, опять-таки ослабляло войска и приближало призрак очередных неудач. Это напоминало снежный ком, катящийся по склону.
Княгиня требовала совета. У посланника их имелось даже несколько. «Выспись, ваше высочество, — сказал он/ — Потом делай что положено, так же как и раньше. А прежде всего пошли Йокесу все, о чем он просит, а самое главное — солдат. Конницы он не хочет, так что оставь ее тут и дай ему взамен кого угодно, хотя бы и своих гвардейцев. Йокес знает, сколько солдат ты привела в Роллайну, так что если он просит сотню арбалетчиков и лесничих, это означает, что даже такие силы могут ему чем-то помочь. Если их будет вдвое больше, они помогут ему вдвойне. И отправь к нему еще посланника, который, правда, немногим поможет, но подробно расскажет, как ты справляешься в Роллайне. Командиру твоего войска сейчас очень нужны хорошие новости. И еще напиши два письма обоим своим рыцарям, пошути, окажи им полное доверие и дай понять, что законы войны ты понимаешь и уважаешь».
И в тот же день он лично повел в Нетен две сотни солдат Сей Айе, унося с собой воспоминание о дикой ярости, в которую впала всегда милая и улыбающаяся Черная Жемчужина ее высочества, узнав о том, что у нее забирают всех ее подчиненных. Кроме воспоминаний, он вез с собой письмо для Йокеса.
Комендант сидел в Нетене, поскольку посреди леса, с луком в руках под можжевеловым кустом, он был совершенно лишним. При виде Охегенеда и его гвардейцев он очень обрадовался, и посланник сразу же примирился с тем, что доставил своей идеей неудовольствие Хайне. Со свойственной ученому отстраненностью он наблюдал, как действует на проигравшего командира неожиданный приятный сюрприз. Йокес, который никак не ожидал, что получит этот небольшой отряд лучших солдат Сей Айе, тут же обрел присутствие духа и несколько иначе посмотрел на возможность удержать Нетен — по крайней мере так, словно это действительно могло зависеть от ста пусть даже самых лучших солдат. В письме Эзены командир ее войска также прочел только лишь хорошее, кроме одного: постепенно заканчивались деньги. Даже казна Сей Айе была небезгранична, и княгиня осторожно напоминала об этой грустной истине, добавляя в утешение, что в Роллайне Дом А. Б. Д. предоставил в ее распоряжение все свои средства, а это были немалые суммы. Тем не менее, по причине приближающихся финансовых проблем, все большее значение приобретал маленький Нетен, торговые ворота всего Шерера. Не в первый раз в истории войн торговцам позволяли вести свои дела как бы «рядом» с театром военных действий. Было очевидно, что Буковая пуща не продаст в Армект оружие, но она продавала и покупала многое другое; впрочем, покупал и продавал весь Дартан. Приобретения и потери в торговой войне между двумя крупнейшими народами Шерера выглядели столь неоднозначными, что никому не было выгодно ее начинать. Именно поэтому через Нетен вниз и вверх по реке продолжали идти купеческие баржи. Йокес знал, что Сей Айе должен продолжать торговлю — ибо о том, что вниз по Лиде шло все, что могло потребоваться его войскам, он даже не помнил, столь это было очевидно. Уже несколько дней он размышлял о том, как добиться позарез необходимого чуда.
Посланник и Охегенед в общих чертах узнали, как проходила проигранная битва.
Сперва путешествовавшие по всему юго-западному Дартану конные лучники Каронена собрались в укрепленном лагере, отдохнули — и в течение последующих двух дней без передышки задавали жару тяжеловооруженным конникам Сей Айе. Они действовали самостоятельно. Командиры полулегионов и колонн уже имели понятие о том, насколько умело железные полки из пущи маневрируют на поле боя, и даже не думали сталкиваться с ними в лоб. В этом не было необходимости, поскольку они не прикрывали строй марширующей пехоты. Сплоченные и умелые, но тяжелые отряды беспомощно крутились по равнине, покусываемые со всех сторон вдвое более быстрыми и маневренными подразделениями армектанских лучников, которые разделялись и соединялись как хотели, где хотели и сколько хотели. Дартанские конные арбалетчики делали все возможное, но не многое могли сделать против полутора тысяч всадников, каждый из которых держал в руках лук и совершал с ним всевозможные трюки, стреляя за спину, вперед и влево, поскольку только вправо никак не получалось. Но в задачу арбалетчиков не входила охота на мчащиеся табуны; этих сбившихся в кучу в глубине строя солдат учили в первую очередь стрелять в лоб атакующим копейщикам, а затем поддерживать свои отряды в бою; в крайнем случае они могли несколько смешать ряды идущего в атаку или контратаку врага, но никоим образам не могли навязать равную борьбу противнику, который на каждую их стрелу из арбалета отвечал десятью из лука. Поклеванные наконечниками стрел всадники на покалеченных и загнанных конях, почти без потерь убитыми и тяжелоранеными — поскольку луки имперской легкой конницы были еще менее мощными, чем оружие пеших стрелков, — на следующий день представляли собой небольшую боевую ценность, а вся забава начиналась снова. Только один раз солдаты отряда Трех Сестер проехались по армектанцам, которых чересчур обнаглевший — может, молодой? — сотник погнал прямо им под копыта. Йокес не мог принуждать своих упавших духом конников к дальнейшей игре в догонялки и вместе с тем не мог забрать их с подступов к полю боя, чтобы не открыть дорогу ждавшей наготове имперской пехоте. На лесной дороге он постоянно держал в резерве два собственных отряда и два вспомогательных рыцарских. В конце концов, однако, ему пришлось уступить; нагруженные железом кони копейщиков готовы были упасть, в то время как армектанские степные лошади чувствовали себя еще вполне сносно. Бессильный командир войск Сей Айе увел свою конницу в лес и ждал, что будет дальше, — хотя, собственно, и так хорошо знал. Он не мог выпустить на равнину одиночный отряд, чтобы другие в это время отдыхали, поскольку одиночный отряд четыре армектанских конных полулегиона раздавили бы в кашу четырьмя последовательными атаками, одна за другой, или в одной атаке, одновременно со всех четырех сторон. Он должен был постоянно посылать как минимум три отряда. Должен был, но уже не мог.
